Кристофер Руоккио - Империя тишины [litres]

Катар проверил, нет ли сотрясения мозга, не сломаны ли кости, не выбиты ли зубы. Вдруг он вскрикнул и упал на руки своего собрата, прижимая к груди ладонь. Сначала я не заметил крови на темной сутане, но этот влажный блеск невозможно было ни с чем спутать, и алый ручеек, стекающий по подбородку, ничуть не напоминал черную кровь Бледных. В какое-то ужасное мгновение я различил во рту капитана два откушенных человеческих пальца. Затем они захрустели на зубах сьельсина и исчезли.

«Ох, – прозвучал в моей памяти голос Криспина, – так они не каннибалы?»

Внезапно формальные различия между тем, что можно назвать каннибализмом, а что нельзя, перестали иметь значение. Я отшатнулся, не в силах справиться с навалившимся на меня ужасом.

Второй катар поднял руку, останавливая жаждущую возмездия инквизитора, – древние обычаи запрещали им говорить в ходе процедуры допроса. При всем своем испуге я не мог не восхититься силой духа сьельсина, его нежеланием безропотно терпеть пытки. Мне нравится думать, что я проявил бы такую же стойкость на его месте, только выплюнул бы откушенные пальцы, но я не был сьельсином.

Пока инквизитор хлопотала над раненым катаром, я сказал:

– Biqathebe ti-okarin qu ti-oyumn.

«Они накажут тебя за это».

– Ну и пусть.

Уванари не могло вытереть кровь с подбородка, и пунцовые капли падали ему на грудь. Существо высунуло иссиня-черный язык и облизало губы.

– Все вы одинаковы, – сказало оно. – Всегда одинаковы.

В тот момент до меня не дошло, насколько странно это прозвучало.

– Мне очень жаль, – прошептал я и не решился посмотреть Уванари в глаза.

Мускулы под восковой кожей натянулись, придавая ему чуждые очертания. В каком-то смысле сьельсины были даже более чуждыми нам, чем умандхи, хотя ходили и говорили почти как люди. Разум, скрывающийся в глубине этих глаз, оставался непостижимым. То, что воспринималось как мужество и стойкость, могло оказаться чем-то иным. Наблюдая за ним, я пришел к выводу, что Капелла, возможно, отчасти права.

Возможно, нас объединяет только боль.

Существо сплюнуло мне под ноги. В этом жесте не было злобы, как будто он не считался серьезным оскорблением у сьельсинов. К слюне примешалась густая, иссиня-черная кровь. Я попятился, наткнулся на тележку и замер.

– Что вы делаете? – спросила инквизитор, повернувшись ко мне, когда стальная дверь с пневматическим шипением закрылась. – Что оно сказало?

– Смелые слова, – ответил я, наклонив голову набок. – Я сказал ему, что оно не должно было этого делать.

Инквизитор выпрямилась, красные пятна испачкали ее безупречно-белые одежды.

– Это он не должен был, – сказала она о катаре.

– И все же мне кажется, что оно сказало правду, – продолжил я, шагнув на свое место между крестом и инквизитором и надеясь, что она уймет свой гнев. – Не думаю, что появятся другие корабли. Спросите у остальных.

Осознав всю тяжесть своих слов, я дал задний ход:

– Просто спросите. Они не… Они все вам скажут. Разъедините их. И вызывайте по одному. Либо каждый из них скажет что-то свое, значит все они лгут. А если все скажут одно и то же, значит мы узнали правду. Это стандартная методика.

Инквизитор взяла с тележки шокер, взвесила его на руке, готовая возобновить работу, и повторила ужасные слова, когда-то сказанные обо мне Лигейей Вас:

– Из вас получился бы хороший священник.

От этих слов кровь в моих венах загустела и превратилась в яд. Я отвернулся, пряча глаза. Уванари вскрикнуло, когда разряд тока прошел по его телу. Сьельсин выдохнул воздух через узкие прорези, заменявшие ему нос, и крик сорвался в пронзительный гнусавый вой. Инквизитор даже не задавала ему вопросов, а только повторяла пытку снова и снова. И только когда существо вскрикнуло в четвертый раз, она сказала:

– Спросите его, кому оно служит. Спросите, где сейчас находится его народ.

В последующие недели я присутствовал на десятках одиночных допросов. К моему облегчению, все они были просто допросами. Уванари держали в отдельной камере, как когда-то Макисомна, в самой нижней части бастилии Капеллы, почти на уровне моря. Всех прочих тоже изолировали друг от друга, чтобы правда и ложь росли в разных садах. Сьельсинов, чьи истории отличались от рассказов большинства, брали под наблюдение, сопоставляя их слова с тем, что говорили остальные, а также измученное пытками Уванари. Я участвовал во всех заседаниях. Лорд Матаро не желал меня видеть, так же как леди Калима и рыцарь-трибун Смайт.

При всем этом нам удалось узнать на удивление мало. Из показаний Танарана, которое, видимо, было кем-то вроде клерка или младшего логофета и каждый раз говорило исключительно правду, а также других сьельсинов, подтверждавших полученные от него сведения, мы выяснили, что я был прав, доверяя словам Уванари. Сьельсины не нападали на Эмеш, или пока не нападали. Орбитальная исследовательская группа, под совместным руководством дома Матаро и Четыреста тридцать седьмого легиона, подтвердила это открытие, удовлетворив даже фанатичную Агари. Корабль сьельсинов не предназначался для вторжения. Едва ли его вообще можно было назвать военным.

Как я пережил все это, никого, похоже, не беспокоило.

Я сидел в одиночестве в отведенных мне апартаментах, тех же самых, которые занимал до отлета в Калагах. Граф поставил в коридоре охрану из двух гоплитов. Я подозревал, что они в равной степени должны были как защищать меня, так и наблюдать за мной, но не жаловался и даже не пытался выходить из покоев, за исключением тех случаев, когда меня вызывала Капелла. Анаис навещала меня и оставляла сообщения на компьютерной консоли. Иногда она приводила с собой брата в надежде заинтересовать меня какой-нибудь игрой или другим праздным развлечением. Я делал все возможное, чтобы сохранять дистанцию между нами, и, к моему удивлению, девушка, видимо, что-то почувствовала. Более того, что-то поняла. Возможно, я был слишком жесток к ней. Они оба желали мне добра – и она, и Дориан.

Когда на пятнадцатый день расследования в мою дверь постучали, я удивился. Кто бы это ни был, охранники его пропустили, так что я открыл без всяких колебаний.

– В чем дело? Что вам… – Я осекся.

В дверях стояла Валка Ондерра. Она сделала новую прическу, убрала свой любимый узел на макушке и укоротила волосы сзади и с боков, оставив только случайные темные пряди, спадающие на лоб и прикрывающие один глаз. Они горели рыжим огнем, пока она стояла передо мной, барабаня пальцами по пульту связи с умандхами, прикрепленному к ее широкому бедру. Внезапно осознав, что у меня в комнате темно, я протянул руку к сенсорной панели и включил свет, добавив картине еще больше темных оттенков и черных красок космоса.