Генри Олди - Блудный сын, или Ойкумена: двадцать лет спустя. Книга 3. Сын Ветра

Льдистые глаза. Карие глаза.

— Мы с тобой вроде как Ойкумена, — пробормотал Борготта.

Тумидус с подозрением воззрился на своего бывшего раба:

— Опять шуточки? Если да, то я не понял.

— Две реальности, — пояснил Борготта. — Физическая и мифологическая. Полные антиподы, и друг без друга жить не можем. Задыхаемся.

— Ты какая?

— А ты?

— Я первый спросил.

— Не знаю. Физическая?

— Вряд ли.

— Тогда ты физическая?

— Сомневаюсь. Практическое бессмертие? Нет, физика — это не моё.

На столе подпрыгнул коммуникатор: пришёл чей-то вызов.

— Опять, — вздохнул помпилианец. — Достали.

— Нет. Нет, Рахиль, и не проси.

— Ты должен, — настаивала Рахиль Коэн.

— Никому я ничего не должен.

— Должен.

— Идите вы все с вашими долгами… Сказать, куда?!

Гематрийка наклонилась вперёд, едва не выпав из голосферы:

— С нашими долгами, Гай. С нашими. Ты согласишься.

— Ага, раскатала губу.

— Рано или поздно ты скажешь «да». С вероятностью…

— Тыща процентов! Миллион! А пока что «нет».

— Мы однажды уже просили тебя. Помнишь? Поход в Астлантиду, двенадцать лет назад. Подготовка к войне. Мы пришли к тебе: Папа, Нейрам, Кешаб, я. Мы нуждались в командире, потому что мы, как ни крути, одиночки, индивидуалисты. Антисы — всегда одиночки, такова наша природа. Даже сейчас, объявив себя расой, мы не слишком-то изменились. Напомнить тебе, что ты ответил?

— Я коллантарий, — хрипло произнёс Тумидус. Дюжины лет как не бывало. — Природа коллантов — сотрудничество.

— Вот и сотрудничай, чёрт бы тебя побрал!

Тумидус смеялся долго, со вкусом.

— Репетировала? — поинтересовался он, отсмеявшись.

— Да, — честно созналась Рахиль.

— Сама?

— Наняла режиссёра-постановщика. Шесть уроков.

— Сколько он взял?

— Триста экю. Предоплатой.

— Скажи ему, что он шарлатан. Ты зря потратила денежки, госпожа Коэн. «Чёрт бы тебя побрал!» И бровки, бровки на лоб! С имитацией эмоций у тебя дела обстоят хуже, чем у меня…

Тумидус замялся, подыскивая сравнение.

— Чувство юмора, — подсказал с дивана Борготта. — Хуже, чем у тебя с чувством юмора.

— А ты заткнись!

— Неестественно, — возразил Борготта. — Наигрыш. Учись, пока я жив.

И вдруг заорал, багровея лицом:

— Заткнись, чёрт бы тебя побрал!

Тумидус опешил. Рахиль заинтересовалась.

— Вот, — как ни в чём не бывало, улыбнулся Лючано Борготта, в прошлом — директор театра контактной имперсонации. — Вот как надо. Рахиль, в следующий раз нанимай меня. Я беру дороже, но гарантирую результат.

Рахиль взяла паузу. Наверное, тоже подсказка режиссёра.

— Так что? — спросила она, когда молчание стало невыносимым. — Ты согласен?

Тумидус взял себя за горло. Глазами показал: достали!

— Ты согласен?

— Нет.

— Я перезвоню, — кивнула Рахиль.

— Хай, бро!

В дверь сунулся мальчишка.

Нет, не мальчишка — карлик. Слепой чернокожий карлик ростом с шестилетнего ребёнка. Карлик приплясывал, чесал нос, щёлкал пальцами, как кастаньетами — короче, ни секунды не стоял на месте. На вид, если приглядеться, ему было лет шестнадцать.

— Ты кто такой, а? — белые глаза уставились на Тумидуса. Вёл себя карлик, будто зрячий, наглый до кончиков ногтей. — Мне кажется, я тебя знаю. С чего бы? Я вашего брата рабовладельца не очень-то жалую.

Тумидус вздохнул. То, что безмерно радовало его по первому, и даже по второму разу, со временем превратилось в рутину, опостылевшую до зубовного скрежета.

— Привет, Папа!

— Папа? — изумился карлик. — Привет, сынок.

— Ну да, ты же ещё не Папа. Привет, Лусэро. Да, ты меня знаешь. Я — Гай Октавиан Тумидус, твой друг. Я был на твоих похоронах.

— Ага, — хихикнул карлик. — Белый бвана шутник.

— Белый бвана ни фига не шутник. Ты просто не помнишь.

— Чего я не помню?

— Ничего сверх положенного для твоего возраста. Кстати, твоя старшая жена отлично поёт блюзы. Как-нибудь слетай на Китту, послушай.

— Блюзы?

— Ага.

— Жена?!

— Старшая.

— Китта?

— Там твой дом. Семья. Дети, внуки. Родина, короче. Ты зачем здесь высадился? Тебе тут что, мёдом намазано?

— А почему бы и не здесь? Где хочу, там и…

— Вот-вот. Где хочешь, там и спускаешься. Ты всё время возвращаешься в малое тело поближе ко мне. Рефлекс, что ли? Если рефлекс, он мне не нравится.

Да, мысленно добавил Тумидус. Да, Папа, когда ты сошёл на землю — впервые после смерти! — я чуть умом не тронулся. От радости, от страха, и вообще. Я ведь не знал, что ты там, в космосе. Я думал, ты в могиле. Никто не знал! Практическое бессмертие: если антис спокойно умер в малом теле, он воскресает в чёрной колыбели межзвёздного пространства. Прежний сгусток волн и полей, в силе и славе. Ключевое слово: спокойно. Всего-то и надо, что пережить собственную смерть. Принять её как часть жизни, не лучше и не хуже остальных. Разбить персональный саркофаг, уйти без страха, метаний, истошного вопля распадающейся материи; завершить естественный цикл плоти без разрушительного резонанса духа. Там, в космосе, ты прежний Папа Лусэро. Свободный, ты помнишь всю свою жизнь, от начала до конца. Мы проверяли: я, Рахиль, Кешаб… Тебе доступны все матрицы твоего малого тела, от первого старта до последнего, когда семнадцать антисов на руках отнесли тебя к Шадрувану. Ты можешь сойти на планету ребёнком и стариком. Одна беда: воплотившись, ты помнишь ровно столько, сколько помнит твоё материальное воплощение — ни больше, ни меньше. Какие-то связи остаются: тебе кажется, что мы знакомы, ты спускаешься поближе ко мне — наверное, потому что я был единственным, кто тебя спасал, а не хоронил. Но всякий раз мне приходится заново объяснять тебе, кто ты, кто я, что было, что будет, чем душа успокоится. Когда ты взлетишь, ты будешь помнить и эту нашу встречу, и все предыдущие, досмертные и посмертные. Но сейчас…

Тумидус представил, сколько всего придется рассказать шестнадцатилетнему Папе, перемножил эту задачу на комплексы пубертатного периода — и содрогнулся. Хорош страдать, велел он себе. Внутренний монолог закончен, даём занавес.

— Ты это, — он обнял карлика за тощие плечи. — Ты сейчас взлетай, договорились? Вот прямо сейчас и взлетай.

Лусэро Шанвури насупился:

— Гонишь? А говорил, что друг.

— Как друга прошу: взлетай. И спускайся опять, но уже постарше. В диапазоне двадцати лет до твоей смерти. Лучше пять, или даже прямо накануне. Запомни хорошенько: молодой ты мне здесь не нужен. Я, понимаешь ли, язык до корней сотру, если ты молодой. Надо секретаря нанять, с луженой глоткой. Пусть он тебя просвещает. Взлетай, возвращайся, я жду. Со стариком проще, понял?

— Не понял, — карлик высвободился.

И скорчил уморительную гримасу: