Юлия Горина - Лешие Астериона

— Нет, только до наступления половозрелости.

— Это сколько по нашему летоисчислению?..

Ответа он так и не получил, потому что в этот момент в комнату вошел Николай.

— Ну что, шеф? Пришло время чемоданы паковать, или еще повоюем?

— Судя по всему, у них уже все решено, дело только за официальным оформлением закрытия заповедника, а это недолго, — голос Якушева прозвучал глухо и устало. — Впрочем, не нашего ума дело. Им — судьбы мира решать, а наш удел — лешачить. — И, обернувшись к следопыту, добавил, — Бакай, мне очень жаль твою родину.

Тот кивнул и вытер влажные щеки.

— В связи с последними новостями предлагаю начать официально филонить на работе! — воскликнул Сева, — Ну какого черта мы сегодня сдали четверых за одну убитую белошейку, поломали ребятам жизнь, если через год практически всех белошеек ухлопают, причем совершенно официально? Бред какой-то.

— Себастьян!

— Что, командор? Разве я не прав?

— Ты или будешь работать качественно, или не будешь здесь работать вообще! За такую философию я не стану целый год ждать, чтобы тебя уволить! Понял, лейтенант?

В голосе Николая звенела такая ярость, что присутствующие невольно втянули голову в плечи. Весь гнев, так старательно и глубоко запрятанный на самое дно, вырвался наружу и обрушился на подвернувшегося под горячую руку Себастьяна. А потом командор развернулся и ушел к себе.

— Что это было? — осторожно спросил Сева то ли окружающих, то ли себя.

— Это называется «вызвериться», — хмыкнула Катя. — Пойду-ка я прогуляюсь, что ли.

— Ты бы лучше его утешила, приласкала. Ради нашего всеобщего блага и доброго здоровья.

— Грубо, Сева, — прервала молодого человека Гвиера. — Но кое в чем он действительно прав, Катенька. Командор нуждается в тебе. Гнев — это щит, который он использует чтобы прикрыть свои раны. И долг жены — залечивать то, что сокрыто от чужих взглядов.

Катя привычным движением растрепала заколотые на затылке волосы и с горечью посмотрела на дверь, за которой скрылся ее муж. Если бы он только позволил приласкать себя, разве сидела бы она до сих пор здесь? Разве кто-нибудь смог бы разомкнуть ее руки, если бы он разрешил ей обнять себя? Стараясь не встретиться взглядом с Гвиерой, Катя вышла вслед за мужем.

Он сидел в своей комнате, потягивая коньяк.

— Пьешь?

— Катя, я не в настроении.

Голос холодный и строгий, словно обращается не к ней, а к чужому надоедливому ребенку.

— Ты всегда для меня не в настроении с некоторых пор, так что я все равно останусь.

Она присела рядом с ним на кровать.

— Чего тебе?

Катя хотела сказать, что ей как юристу очевидно — решение принято в обход Конституционных прав населения Астериона, закона о живой природе и еще ряда документов, и если начать процесс, то есть реальные шансы победить.

Но слова не шли. Да, Николай любил заповедник. Он стал его убежищем, объектом заботы и внимания. А когда-то все это — и любовь, и забота принадлежали ей.

— Давай говори уже, только постарайся, чтобы это выглядело не так глупо, как сегодня перед комиссией.

— По-моему, глупо сегодня выглядел ты! — вспыхнула девушка. — Они собираются уничтожить заповедник, который так дорог тебе, а ты молчишь, как дерево!

— Они закроют заповедник через год, а работы мы все могли лишиться уже сегодня! Ладно, Бакай — у него душа младенца, да и насрать ему на эту работу, он себя и местными жучками прокормит, но ты-то?!. Ты о других подумала? Или о нас? Ты забыла, как мы впроголодь на мою инвалидную пенсию и пособие по безработице куковали?

— Нам не пришлось бы через это пройти, если бы…

Катя осеклась, но было уже поздно.

— Если бы что? Если бы ты не бросила карьеру юриста и не потащилась бы за мной на войну? А кто тебя просил об этом? Или ты сделала это нарочно, чтобы было чем попрекать всю оставшуюся жизнь?

Николай сделал большой глоток коньяку.

— Коля, пожалуйста…

— Думаешь, я себе таким нравлюсь? Прогибающимся, политкорректным? Ненавижу!

— И меня?.. — спросила Катя, всеми силами стараясь не расплакаться.

— Давно следовало развестись, и жили бы каждый своей жизнью. Все твое упрямство.

— Ты спишь с Гвиерой? — вдруг сорвалось с ее губ.

Николай обернулся на Катю и засмеялся.

— Господи, вот на эту тему у нас давно не было скандалов. Да, Катя, сплю! А еще с Севой, Бакаем и еще иногда с Вонючим Раем, когда хочется разнообразия. Ты все узнала, что хотела?

— Да за что же это! Неужели ты не можешь просто поговорить со мной по-человечески? — воскликнула Катя.

— Видимо, нет. Так же, как ты не можешь говорить без крика и упреков. Слушай, сделай доброе дело — пойди погуляй?

Девушка выскочила из его комнаты и едва не столкнулась в коридоре с проходившей мимо Гвиерой.

— Прости, я… Я спешу…

Женщина властно подняла ее лицо за подбородок, взглянула в покрасневшие от слез глаза и покачала головой.

— Вижу, куда ты торопишься. Пойдем-ка со мной.

Красавица крепко взяла Катю за руку и увела к себе.

На первой же побывке она поняла, что с мужем что-то не то. Но на второй раз это ощущение удесятирилось.

Он был отчужденный, сосредоточенный, хмурый. Катя рассказывала о своих успехах и сложностях на работе, о болезни тети Ангелины, звала на общегородской праздник.

А Николай безразлично слушал ее трещание, кивая головой и мучительно пытаясь изобразить какую-то заинтересованность, но это было так скверно сделано, что Катя взорвалась.

— Кажется, тебе плевать, что тут у нас происходит! — воскликнула она неожиданно визгливо. На самом деле ее возмутило ощущение прохладцы, возникшее вдруг между ней и мужем. Катя ожидала другого от этой встречи. Ей представлялось, как он обрадуется, как будет любоваться ею и гордиться своей милой. Ведь она не расклеилась в сложной ситуации, отремонтировала дом, добивается успеха в карьере, и не зная точно, когда его отпустят на побывку, ждет каждый день.

В кабинете Николая всегда стояли свежие ирисы или жасмин. Халат Катя стирала каждую неделю, чтобы он пах свежестью, а старые пластинки из коллекции мужа протирались от пыли еще чаще. А он ничего не заметил.

— Извини, мне сейчас сложно реагировать на такие проблемы.

— Я понимаю… Да, у нас тут не стреляют из этих твоих пушек, не делят колонии, все приземленно и просто. Извини, я на минутку.

Она вышла в коридор и обессиленно прислонилась к стене. Как ему объяснить, что сидеть и ждать новостей — это куда страшнее, чем воевать? Какими словами описать тот дикий ужас перед возможной утратой, который живет в ней, выпивая все силы? Каждый день — боль и страх, одиночество пустых комнат, тягостное течение долгих минут.

Когда действуешь сам, время утекает незаметно, да и рисковать своей жизнью проще, чем смотреть со стороны, как рискует любимый человек.