Ким Робинсон - Марсианская трилогия

– Спасибо тебе, Сакс. Спасибо.

Вода в бухте Исиды имела цвет то ли кровоподтека, то ли лепестка ломоноса и искрилась солнечным светом, который отражался на волнах у самых их гребней. Зыбь шла с севера, и катер качался и рыскал, идя на северо-восток из гавани кратера Дю Мартерея. Был яркий весенний день, L s=51°, 79-го М-года, 2181-го н. э.

Майя сидела на верхней палубе, упиваясь морским воздухом и голубым солнечным светом. Находиться вот так посреди воды, вдали от тумана и старых судов на берегу, было удовольствием. Как чудесно было и то, что море нельзя ни приручить, ни как-либо изменить. И то, когда берег исчезал из виду и вокруг оказывалась сплошная голубизна, всегда одинаковая, несмотря ни на что. Она могла бы плавать так бесконечно, изо дня в день, и каждое покачивание на волнах отдавалось в ней таким ощущением, словно она каталась на русских горках.

Но на самом деле они плыли с определённой целью. Гребни волн впереди разбивались о широкую полосу, а позади Майи командир корабля повернул штурвал на одну или две ручки и немного сбавил обороты. Белая вода оказалась вершиной Двухэтажного холма, которая теперь представляла собой риф, отмеченный чёрным буем, лязгавшим с глубоким звуком: «Бом-бом, бом-бом, бом-бом».

Заякоренные буи были расставлены по всему периметру этого большого церковного колокола. Командир пришвартовал судно к ближайшему из них. Других лодок поблизости не было видно – казалось, они остались одни в этом мире. Мишель поднялся на палубу и встал рядом с ней, положив руку ей на плечо. Матрос в носовой части, вытянув крюк, зацепился за буй и набросил на него швартовый трос. Командир выключил двигатель, и корабль отнесло назад на длину троса. С громким шлепком и всплеском белых брызг его окатила волна. Они бросили якорь над самым Берроузом.

Спустившись в каюту, Майя сняла одежду и натянула гибкий оранжевый гидрокостюм – с капюшоном, ботинками, баллоном, скафандром и, наконец, перчатками. Она научилась нырять только ради этого, и все здесь было для неё внове – кроме ощущения пребывания под водой, которое напоминало состояние невесомости в космосе. Поэтому, едва перемахнув за борт и оказавшись в воде, она испытала знакомое чувство. Погрузилась, затянутая вниз тяжёлым поясом, осознавая окруживший её холод, но не ощущая его по-настоящему. Задышала под водой – это было непривычно, но у неё получалось. Вниз, во мрак. Она направилась на глубину, подальше от солнечного света.

Глубже и глубже. Мимо верхнего края Двухэтажного холма, мимо его посеребренных или медных окон, стоящих рядами, как минеральные тиснения или зеркала одностороннего видения для наблюдателей из другого измерения. Но очень скоро мрак сгустился ещё сильнее, и она снова, будто во сне, продолжила снижение. Мишель вместе с парой остальных следовали за ней, но было так темно, что она их не видела. Затем мимо них ко дну опустился автоматизированный трал в форме фундаментной рамы. Его мощные фонари прорезали плавные прозрачные конусы, такие длинные, что превращались в один расплывчатый цилиндр, качающийся в разные стороны вместе с опускающимся тралом. Он попадал то на металлические окна столовой горы, то на чёрный перегной на крышах старого Нидердорфа. Где-то там внизу тянулся канал Нидердорф… а там, в блеске белых зубов – колонны Барейса, непроницаемо белые под своим алмазным покрытием, примерно наполовину скрытые в чёрном песке и перегное. Она вытянулась и несколько раз взмахнула ластами, чтобы остановить снижение, после чего нажала на кнопку, выпустив сжатый воздух в грузовой пояс, чтобы принять устойчивое положение. А потом она, словно призрак, стала плыть над каналом. Да, это походило на сон Скруджа, в котором трал играл роль некоего машинного Святочного духа Прошлых лет, освещавшего затопленный мир потерянного времени, город, который она когда-то так любила. Вдруг её словно пронзили стрелы боли – это случилось внезапно, потому что в последнее время она почти ничего не чувствовала. Было слишком странно, слишком трудно было понять и поверить, что это Берроуз, её Берроуз, превратившийся теперь в Атлантиду на дне Марсианского моря.

Встревоженная своей бесчувственностью, она с силой оттолкнулась и поплыла по Парк-Каналу, над солёными колоннами, дальше на запад. Слева неясно вырисовывалась гора Хант, где Мишель, скрываясь, жил над танцевальной студией, а за ней – чёрный восходящий склон бульвара Большого Уступа. Впереди лежал парк Принцесс, где во время второй революции она вышла на сцену и произнесла речь перед огромной толпой, которая тогда стояла прямо там, где она проплывала сейчас. А чуть дальше было место, откуда выступали они с Ниргалом. Теперь там располагалось тёмное дно бухты. И все это происходило так давно, целую жизнь назад… Они прорезали купол и покинули город, затопили его и ни разу не обернулись назад. Да, Мишель, несомненно, прав: это погружение давало идеальную картину тёмных процессов памяти и могло помочь ей, но все же… Майя цепенела и терзалась сомнениями. Конечно, город был затоплен. Но он был. Можно было в любой момент заново отстроить дайку, выкачать воду из этой части залива – и город снова окажется на месте, промокший и исходящий паром при солнечном свете, надёжно огороженный в польдере, как некоторые города в Нидерландах. Можно было отмыть заиленные улицы, посадить траву и деревья, вычистить внутренность столовых гор, дома и магазины вдоль Нидердорфа и вверх по широким бульварам… оттереть окна – и все станет, как было: Берроуз вновь засияет на поверхности. Это было осуществимо и даже имело смысл – почти, – если учесть, какой был масштаб раскопок девяти столовых гор и что в заливе Исиды не было других достойных гаваней. Пожалуй, никто никогда этого не сделает. Пусть это и реально. А значит, это вовсе не было похоже на прошлое.

Онемевшая и все сильнее замерзающая, Майя добавила воздуха в грузовой пояс, развернулась и поплыла обратно по Парк-Каналу, навстречу светящемуся тралу. Снова увидела ряд солёных колонн, и что-то в них привлекло её внимание. Она направилась к ним, подплыла прямо к чёрному песку, побеспокоив зыбкую поверхность, взмахнув над ней ластами. Ряды колонн Барейса тянулись вдоль берегов старого канала и выглядели ещё более ветхими, чем когда-либо, – теперь их симметричность нарушало то, что они оказались наполовину погребены. Она вспомнила, как любила гулять по парку во второй половине дня, к западу, навстречу солнцу, и обратно, чувствуя струящийся мимо свет. Это было красивое место. И если оказаться внизу среди огромных столовых гор, казалось, будто находишься в гигантском городе с множеством кафедральных соборов.