Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Но впереди начинался Нэрроуз, сужающийся пролив. Путешествие из Дю Мартерея почти подошло к концу. Почему хорошее всегда так быстро заканчивалось? Мгновение за мгновением, день за днём – такие насыщенные и прекрасные, – и вдруг они уходили навсегда, задолго до того, как удавалось должным образом в них погрузиться, как удавалось прожить их по-настоящему. Плавать всю жизнь, оглядываясь на кильватер, открытое море, проносящийся ветер…

Солнце опустилось, свет косо падал на скалы, поднимался по всем их неровностям, выступам, полостям, уходящим прямо в море утёсам, красным камням в голубой воде. И все было не тронуто человеком – не считая того, что само море создано искусственным путём. Внезапные осколки великолепия разлились по её телу. Но солнце пропадало из виду, и зазор между скалами впереди знаменовал первую большую гавань Нэрроуза – Родос, где они собирались встать в док на ночь. Там они намеревались в длинных сумерках отужинать в прибрежном кафе, после чего такого славного плавания под парусом уже не повторится. В предвкушении вечера она чувствовала странную ностальгию по только что ушедшему моменту.

– Вот я снова жива, – сказала она себе, удивившись тому, что это вообще произошло.

Мишель и его хитрости… Стоило бы ожидать, что к этому времени она станет невосприимчива ко всей его психологической-алхимической абракадабре. Ей пришлось столько всего вынести! Но ладно, уж лучше это, чем бесчувственность. В этом тонком чувстве присутствовало некоторое болезненное великолепие, и она могла его вынести и даже находила в нем какое-то удовольствие, иногда… И совершенная насыщенность предвечерних оттенков заливала все вокруг. Гавань Родоса в этом ностальгическом свете выглядела изумительно: большой маяк на западном мысе, пара полязгивающих буев, красный и зелёный, по левому и по правому борту. Затем вошли в спокойную тёмную воду, встали на якорь, спустились в шлюпки при слабеющем освещении, проплыли между рядами экзотических кораблей, среди которых не было и двух одинаковых – проектирование судов сейчас переживало период быстрого внедрения инноваций, с созданием новых материалов не осталось практически ничего невозможного, и все старые разработки переосмысливались, существенно изменялись и возвращались к прежнему виду. Им попадался то клипер, то шхуна, то что-то похожее на аутригер… Когда они, наконец, причалили в шумном деревянном доке, уже наступили сумерки.

В такое время дня все прибрежные города походили друг на друга. Горная дорога, узкий парк, ряды деревьев, дряхлые гостиницы и столовые за причалами… Они заселились в одну из таких гостиниц, а потом вышли прогуляться по доку, поели под навесом, как Майя и планировала. Она расслабилась на стуле, который твердо стоял на земле, наблюдая за светлой заводью перед вязкой чёрной гаванью, слушая, как Мишель разговаривает с людьми, сидящими за соседним столиком, пробуя оливковое масло и хлеб, сыры и узо. Удивительно, сколько боли иногда причиняла красота и тем более счастье. Но ей все равно хотелось сидеть так на стуле, неуклюже развалившись после еды, хоть до самой бесконечности.

Но, конечно, это желание не исполнилось. Они поднялись в спальню, держась за руки – она вцепилась в Мишеля со всей силы. А на следующий день они перенесли свой багаж через весь городок ко внутренней гавани, чуть севернее первого шлюза канала, и подняли на большое судно, длинное и роскошное, как баржа, превратившаяся в круизный корабль. Они вдвоём оказались в числе примерно двухсот пассажиров, включая Вендану и компанию её друзей. А впереди, опережая их на несколько шлюзов, на частном судне на юг продвигалась Джеки и кучка её приспешников. Некоторые ночи им предстоит провести в доках одних и тех же прибрежных городов.

– Любопытно, – растягивая слова, проговорила Майя, отчего Мишель и обрадовался, и насторожился одновременно.

Русло Гранд-канала было вырыто с помощью воздушных линз, которые собирали солнечный свет, поступавший от солетты. Линзы летали очень высоко в атмосфере, выше тепловых облаков газов, которые выбрасывались тающими и испаряющимися породами, – летали ровными рядами и выжигали на земле следы, не имеющие ничего общего с существующими топографическими деталями. Майя смутно припомнила, как смотрела видео, как это происходило, но его снимали с большого расстояния, поэтому реальный размер канала оказался для неё неожиданностью. Их длинный и низкий корабль вошёл в первый шлюз, слегка поднялся на воде, вышел из открытых ворот – и они очутились внутри, в рябящемся от ветра водоеме в два километра шириной, который тянулся ровной линией строго на юго-запад к морю Эллады на две тысячи километров. Огромное множество больших и малых судов сновали в обоих направлениях. Они держались правой стороны, причём более медленные, следуя стандартному морскому правилу, шли ближе к берегу. Почти все судна были моторными, хотя на многих стояли мачты в шхунном вооружении, а некоторые из самых малых лодок шли под треугольными парусами без двигателей – Мишель, указав на них, назвал их «дау». Вероятно, дизайн был придуман арабами.

Где-то впереди шёл агитационный корабль Джеки. Майя старалась об этом не думать, сосредоточившись на самом канале и переводя взгляд с одного берега на другой. Смотря на них, становилось заметно, что канал не был вырыт, а образовался испарением породы: температура под концентрированным светом воздушных линз достигала пяти тысяч градусов Кельвина, и камень попросту расщеплялся на атомы и выстреливал в воздух. После охлаждения некоторые материалы падали обратно на берега и в сам канал, заливая его, как будто лавой. Таким образом, у канала образовалось плоское дно и берега в сто метров высотой. Ширина его составляла не менее километра – закругленные чёрные шлаковые валы, почти лишённые растительности и примерно такие же голые и чёрные, как в то время, когда они охладились, сорок М-лет назад, – только изредка в засыпанных песком трещинах процветала зелень. Вода у берегов тоже была чёрной, чуть темнее неба, что явно говорило о тёмном дне канала. И повсюду – вьющиеся зелёные полосы.

Обсидиановые берега, прямой разрез между ними, заполненный тёмной водой; суда всех размеров, но в основном длинных и узких форм, чтобы свободнее было проходить через шлюзы; прибрежные города через каждые несколько часов, врезанные в откосы и поднимающиеся на высоту валов. Большинству этих городов названия достались от классических каналов по картам Лоуэлла и Антониади, которые, в свою очередь, были взяты опьяненными своими идеями астрономами у каналов и рек античности. Первые пройденные ими города находились почти на самом экваторе, ограниченные пальмовыми рощами, затем последовали деревянные доки с суетливыми береговыми районами и приятными жилыми комплексами с террасами, а за ними – скопление городов на береговом валу. Линзы, вырезая прямую линию, конечно, устроили канал, который поднимался вверх по Великому Уступу на высокую Гесперийскую равнину, то есть на четырехкилометровую высоту, и поэтому через каждые несколько километров путь по нему преграждали шлюзы. Как и все современные дамбы, они представляли собой прозрачные стены, которые казались тонкими, будто целлофановые, но при этом были в несколько раз крепче, чем было необходимо для сдерживания воды, – по крайней мере, так говорили люди. Майе эта прозрачность не нравилась, она считала такие дамбы проявлением капризного высокомерия, за которое однажды обязательно придётся поплатиться, когда какая-нибудь тонкая стена лопнет, устроив хаос, и люди вернутся к старым добрым цементу и углеродным нитям.