Орсон Скотт Кард - Тень Гегемона. Театр теней (сборник)

Но как бы там ни было, а Ахилл такой мальчик, которого целовать опасно. И в живот Петры упирался пистолет. Может быть, этого он и жаждал.

«Ладно, стреляй, – подумала Петра. – Чтобы я не видела, как ты убьешь Вирломи за проступок, продиктованный сочувствием ко мне и смелостью. Лучше я к тому времени сама буду мертвой. Лучше целовать тебя, чем видеть, как ты убьешь ее, и нет ничего в мире, что было бы мне так же противно, как притворяться, будто это тебя я люблю».

Он оторвался от нее. Но Петра не отпустила Ахилла. Она не отступит, она не разомкнет объятие. Надо, чтобы он поверил, что она его хочет. Что она вошла в его мерзкий шатер.

Он дышал неглубоко и быстро, сердце у него часто стучало. Прелюдия к убийству? Или последствия поцелуя?

– Я сказал, что убью любого, кто посмеет ответить Граффу, – сказал Ахилл. – Я должен это сделать.

– Она же не ответила Граффу? – возразила Петра. – Я знаю, что ты все контролируешь, но ты не обязан быть твердолобым буквоедом. Она не знает, что ты знаешь, что она сделала.

– Она будет думать, что ей сошло с рук.

– Но я буду знать, – настаивала Петра, – что ты не побоялся дать мне то, чего я хочу.

– Ты что, решила, что нашла способ заставить меня делать, что тебе хочется? – прищурился Ахилл.

Теперь она могла разомкнуть объятия.

– Я думала, что нашла человека, которому не надо доказывать свое величие, помыкая людьми. Кажется, я ошиблась. Делай что хочешь. Мужчины твоего типа мне противны. – Петра вложила в голос и выражение лица столько презрения, сколько в ней было. – Давай докажи, что ты мужчина. Убей меня. Убей всех. Я знала настоящих мужчин и подумала было, что ты один из них.

Он опустил пистолет. Петра не показала облегчения – она просто не отводила взгляда от глаз Ахилла.

– Только не думай, что ты меня перехитрила, – сказал он.

– Мне все равно, перехитрила я тебя или нет, – ответила она. – Единственное, что мне не все равно, – это то, что ты первый мужчина после Эндера и Боба, который не побоялся позволить мне одержать верх.

– Это ты и будешь рассказывать? – спросил он.

– Рассказывать? Кому? У меня здесь нет друзей. Единственный человек, с которым здесь можно говорить, – это ты.

Он стоял, снова тяжело дыша, и снова в глазах его замерцало безумие.

«Что я не так сказала?»

– У тебя получится то, что ты задумал, – сказала Петра. – Не знаю как, но я это чувствую. Ты действительно будешь всем заправлять. Они все лягут под тебя, Ахилл. Правительства, университеты, корпорации – все будут стремиться тебя ублажать. Но когда мы будем одни, когда никто другой не будет видеть, мы будем знать, что ты достаточно силен, чтобы держать рядом с собой сильную женщину.

– Женщину? – переспросил Ахилл. – Это тебя-то?

– Если я не женщина, зачем я тебе вообще нужна?

– Разденься, – приказал он.

Безумие никуда не делось. Он ее проверяет. Ждет…

Ждет, чтобы она показала, что лжет. Что она его боится. Что весь этот рассказ – ложь, чтобы его обмануть.

– Нет, – сказала она, – сначала ты.

И сумасшествие ушло. Ахилл заткнул пистолет за ремень.

– Двигай отсюда, – сказал он. – Мне надо вести войну.

– Ночь, – возразила Петра. – Войска не движутся.

– В этой войне действуют не только армии.

– А когда же я останусь в твоем шатре? – спросила Петра. – Что мне для этого сделать?

Она сама не понимала, как может такое произносить, когда единственное ее желание – сбежать подальше.

– Ты должна стать вещью, которая мне нужна, – ответил Ахилл. – Сейчас это не так. – Он подошел к терминалу и сел. – Кстати, стул подними, когда будешь выходить.

Он застучал по клавиатуре. Приказы? Какие? Кого убивать?

Она не стала спрашивать, подняла стул и вышла.

И пошла по коридорам к себе, где спала одна. Зная, что за каждым ее шагом следят. Будут сделаны записи, Ахилл их просмотрит, увидит, как она себя ведет. Проверит, всерьез ли она говорила. Так что нельзя сейчас прижаться лицом к стене и заплакать. Надо… что надо? Как в кино или в театре играют женщину, которую только что отверг ее любимый мужчина?

«Не знаю! – завопила она молча. – Я не актриса!»

И другой голос, куда спокойнее, тоже молча ответил: «Актриса, и очень неплохая. Потому что еще пару минут, если не час, если не целую ночь, ты будешь живой».

Но триумфа быть не должно. Не должно быть радостного вида, облегчения. Досада, обида – и боль в тех местах, куда он бил ее ногами, в голове, которая стукнулась об пол, – это можно показывать.

И даже ночью, в кровати, с выключенным светом Петра лежала, притворяясь и обманывая. Надеясь, что во сне не сделает ничего такого, что Ахилла спровоцирует. Не вызовет этого безумного, перепуганного, вопрошающего взгляда.

Конечно, это тоже не гарантия. Он совершенно хладнокровно и в полном рассудке убил тех людей в хлебном фургоне в России. «Даже не думай, что ты меня перехитрила», – сказал он.

«Ты победил, Ахилл. Я не думаю, что тебя обставила. Но я немножко научилась играть на твоей слабой струне. А это уже что-то. И еще я тебя свалила на пол, надавала оплеух, ударила по заячьим твоим яйцам и заставила тебя думать, что тебе это понравилось. Убей меня завтра или когда захочешь – воспоминание о том, как я въехала тебе ногой в морду, тебе у меня не отобрать».

Утром Петра с удовольствием обнаружила, что еще жива, несмотря на то что сделала накануне. Голова гудела, ребра ныли, но переломов не было.

И очень хотелось есть. Петра пропустила вчерашний ужин, а подвернувшаяся возможность поколотить собственного тюремщика вызывает хороший аппетит. Петра обычно не завтракала, и у нее не было привычного места. За обедом и ужином она садилась отдельно, а другие, опасаясь вызвать неудовольствие Ахилла, к ней не подсаживались.

Но сегодня Петра, повинуясь импульсу, отнесла поднос к столу, где было всего два пустых места. Сначала, когда она села, разговор затих, кое-кто с ней поздоровался. Петра улыбнулась в ответ и занялась едой. Разговор возобновился.

– С базы она никуда не могла деться.

– Значит, она еще здесь.

– Разве что ее кто-то увез.

– Какой-нибудь спецрейс?

– Саяджи думает, что она мертва.

Петру пробрал озноб.

– Кто? – спросила она.

Соседи переглянулись и стали отводить глаза. Наконец кто-то из них сказал:

– Вирломи.

Вирломи исчезла. И никто не знает, где она.

«Он ее убил. Сказал, что убьет, и убил. Единственное, что я вчера выиграла, – он не сделал этого у меня на глазах. Этого нельзя снести. Жизнь кончена. Быть пленницей, и чтобы убивали каждого, кто попытается мне помочь…»

На нее никто не смотрел. Разговор смолк.

Они знали, что Вирломи пыталась ответить Граффу, потому что она что-то сказала Саяджи, когда вчера к нему подходила. И теперь ее нет.