Александр Громов - Запруда из песка

Только до масштабного бунта дело еще ни разу не доходило. Внезапные отставки с поста Капитана – да, случались. И два самоубийства. Были ли они на самом деле самоубийствами – большой вопрос, но ведь в данном случае возможны разные варианты решения проблемы. Главное – есть ощущение, что в Капитанском Совете сидят толковые люди с нормальным инстинктом самосохранения. При наличии чужих он просто-напросто тождествен ответственности.

Хороши мы с Магазинером будем, если спровоцируем бунт! Мы просто-напросто поставим Капитанский Совет перед дилеммой о том, что лучше: понести наказание за ошибку – или понести наказание за ничегонеделание? Хреново в обоих случаях.

Мы молчали. Волоча на поводке длинную, как черная гусеница, таксу, по аллее просеменила девчушка. Псина вопросительно тявкнула на нас. «Пошли, Шнурок, пошли», – хозяйка не удостоила нас вниманием. Собаки – те еще эмпаты, куда до них людям. Почуяла псина наше состояние.

– А ведь возможна еще одна гипотеза насчет смысла действий чужих, – молвил я спустя продолжительное время. – Отсутствие всякого смысла. К гипотезе дрянного мальчишки она не имеет отношения – у малолетнего хулигана все-таки есть мотивация. А что, если у чужих ее нет?

Можно было ожидать, что в ответ Магазинер иронически вышутит мой «безбрежный оптимизм», но он ничего не сказал. Только вздохнул.

Забегая вперед, скажу, что Сорокин, ознакомившись с выкладками Моше Хаимовича, приказал ему работать дальше, а ходу выкладкам не дал.

Правильно сделал.

Приемные экзамены в Высшее училище ВКВ Фрол сдал на «отлично», медкомиссию прошел – и все же оказался в самом хвосте списка зачисленных. Сдал бы хоть один экзамен на «хорошо» – пролетел бы мимо цели вольной, никому не надобной пташкой. Ничего удивительного: в высших военных заведениях исстари предпочитают тех абитуриентов, кто уже имеет среднее военное образование или хотя бы опыт реальной службы в войсках. Сказался и возраст. Армия любит стандарт и твердо уверена, что легко обойдется без вундеркиндов.

В последнем Фрол убедился сразу по прибытии. Идеально, с его точки зрения, заправленная постель не удовлетворила сержанта. За крошечное, заметное только соколиному глазу, пятнышко на форме последовал второй наряд вне очереди. За попытку возразить – третий.

Фухтелем здесь не били, но легче от того не становилось.

– Курсанты! – гремел на построении звучный фальцет начальника курса. – Многие из вас думают, что однажды полетят туда. – И указательный палец офицера устремлялся к скучному потолку с казенными плафонами на нем. – Ну так вот: это не так. Быть допущенными к космическим полетам имеют шанс лишь те из вас, кто окончит училище. А окончат его лишь те, кто удовлетворяет всем без исключения требованиям, предъявляемым к курсантам. Недисциплинированных, неаккуратных, неуравновешенных, недостаточно трудоспособных мы отчислим задолго до выпуска. Космосу не нужны раздолбаи. Кто не уверен в себе и не хочет трудиться как следует, может хоть сейчас собирать манатки. Скатертью дорога! Серьезное нарушение дисциплины – и вам скажут только два слова: вон отсюда! Между прочим, – тут голос начальника курса становился чуть ли не ласковым, – был случай, когда курсант был отчислен всего за два дня до выпуска…

Сказать по чести, Фрол не был так уж уверен, что ему хочется в космос. Разок-другой слетать туда ради любопытства и расширения кругозора, подняться выше атмосферы и посмотреть оттуда вниз – это да. Но постоянно служить на одной из орбитальных станций или на лунной базе «Аристотель» – это, пожалуй, вряд ли. Отправиться в дальнюю экспедицию – скажем, в пояс астероидов? Тоже нет, потому что скука смертная. Условные сутки будут состоять из регламентных работ с техникой и плановых экспериментов, задуманных не тобой, а кем-то, кто остался на Земле и в ус не дует. Может, его эксперименты дурацкие, а теории – завиральные? Не твое дело. Ты знай работай и не очень-то проявляй инициативу, потому что при малейшей неудаче окажешься кругом виноват. Лишь возле цели полета, возможно, отыщется что-то интересное для ума, но с той же вероятностью может и не отыскаться, – а ты терпи месяцы рутины ради этой лотереи. Летают исполнители – мыслители остаются на Земле.

– Ветры в кишечнике лучше ветра в голове, – криво ухмыляясь, шутил начальник курса, позволяя курсантам ржать, а Фрола коробило от такого юмора. Шутка, хотя бы и сомнительная, хороша между равными, а не как подарок с барского плеча. Живо вспоминались шуточки прусских унтеров, еще более плоские.

Унылая тоска навалилась на Фрола. Занятия на первом курсе были не слишком интересными – физику и математику в этом объеме Фрол уже знал, историю войн тем более, технические дисциплины улавливал на лету и не понимал, почему другие боятся сопромата или теории цепей и сигналов, а остальное сводилось к воспитанию нравственных и морально-волевых качеств. Без сомнения, в курс обучения входили и бесконечные придирки взводного сержанта.

Имелось, правда, научно-техническое общество курсантов, первокурсникам доступ туда не возбранялся, и Фрол записался первым – но почти не имел времени заниматься в нем за бесконечными нарядами, гораздо чаще внеочередными, чем очередными. Сука-сержант имел особый талант докопаться до чего угодно. И считал, наверное, что грешно зарывать в землю талант, каким бы он ни был. Редкую ночь удавалось поспать больше четырех часов. Можно, конечно, было спать в строю с открытыми глазами и даже во время маршировки – многие так и делали, быстро научившись. Научился и Фрол, не став от того счастливее. Это он-то, принимавший некогда в своем доме на Мойке саму государыню! Ученик прославленного Вольфа! Российский ученый номер один! Почетный член Болонской академии! Ум первоклассный и дерзкий, признанный самим Эйлером!..

И так далее, и тому подобное.

В прошлой жизни он не любил признавать свои ошибки. В этой – признал по меньшей мере одну: не надо было слушать того сержанта в Отделе комплектования, что сманил его учиться на военного космонавта. Игнорировать надо было ту сладкоголосую сирену – и поступать в университет! А что теперь? Подать рапорт об отчислении, вновь держать приемные экзамены, даром потерять год…

В шестнадцать лет кажется, что год – это чрезвычайно много. В семьдесят (пятьдесят четыре ломоносовских года плюс шестнадцать своих) некоторым тоже так кажется, но выводы они делают прямо противоположные. Потерять целый год?! Охренеть и убиться веником. Можно подумать, что человек наделен долголетием баобаба и имеет право разбрасываться годами! Нет, надо тянуть ту лямку, в которую уже впрягся…