Александр Громов - Запруда из песка

Следующим был скандинав – рыжеватый блондин двух метров ростом, косая сажень в плечах, грубоватое лицо. В штормовке и морской фуражке он сошел бы за капитана сейнера или траулера – а оказался Томасом Гексли, эволюционистом и соратником Дарвина, доказавшим происхождение млекопитающих непосредственно от амфибий. За Гексли явился Лагранж, а потом гости пошли потоком, Магазинер только и делал, что отвечал на приветствия, не имея лишней секунды знакомить меня с гостями.

Они были выдернуты чужим из привычной атмосферы, они были взъерошены, они жаловались на мигрень, они шумели, они требовали подробностей, они двигали стулья и говорили все разом. За три минуты их набралось человек под сорок. Один въехал на электрической коляске, и я подумал, что это, наверное, Хокинг, беспомощный инвалид в прошлой жизни и инвалид – хотя уже не столь удручающий – в жизни нынешней. Обе руки у него, во всяком случае, действовали, и речь была в порядке, не работали только ноги. Я подумал, что идейные наследники Стентона злонамеренны лишь в меру своего эгоизма: им нужен был блестящий ум Хокинга, и они вернули его из небытия, неспроста поместив в тело мальчика-инвалида. Они не желали рисковать, предоставляя ему здоровое, тем паче атлетическое тело. Слишком много здоровья и силы, слишком много радости, слишком много желания взять от жизни невозможные для инвалида удовольствия – и пропал великий интеллект. Остался обыкновенный умишко жизнерадостного бугая, но кому он здесь нужен?

Отойдя в сторонку, я наблюдал за коловращением этой толпы гениев и напрасно гадал, кто есть кто. Здесь были брюнеты и блондины, высокие и низенькие, толстые и тонкие, старые и молодые, европеоиды и азиаты, бледные и смуглые, был один чернокожий, как печная труба изнутри, африканец и две женщины. Но если с Хокингом, как выяснилось чуть позднее, я угадал, то об остальных не мог сказать ничегошеньки. Поди догадайся, кто из них Дарвин, кто Гей-Люссак, кто Кант, а кто Пастер! Голова шла кругом. Здесь, в высокогорном каракорумском подземелье, бродили, здороваясь, смеясь, тревожно переспрашивая друг друга о причинах общего сбора, Эйнштейн и Резерфорд, Вернадский и Гаусс, Максвелл и Гейзенберг, Паули и Менделеев, Фарадей и Галуа, Гельмгольц и Бехтерев, Фуко и Рэлей, фон Нейман и Капица, Гершель и Фридман… Теоретически среди присутствующих могли находиться даже Ньютон и Лейбниц – они ведь были еще живы, когда чужой начал свою деятельность! Декарта и Паскаля не могло здесь быть, но Ньютон и Лейбниц – вполне! А женщины – кто они? Мария Склодовская-Кюри и ее дочь Ирен? Может быть. Вряд ли эти ребята широко практикуют подсадку мужской ментоматрицы в женский мозг – тут психологических сложностей не оберешься.

Ясно только, что ни одна из этих дам – не Гипатия…

Самому факту быстрого появления гостей я не удивлялся. Эка невидаль! Системы навигации и связи достаточно развиты, чтобы можно было отследить местонахождение конкретного человека с точностью до дециметров. Понятно, сначала посылается вызов, возможно, по обыкновенной мобильной связи, и у человека есть время уединиться, чтобы не вызвать удивление у окружающих, потом он посылает сигнал готовности к транспортировке, ну а дальше дело за чужим. Можно же заставить его подцепить в глубинах космоса безымянный астероид и с ювелирной точностью перебросить его на орбиту, ведущую к падению в заранее выбранную точку Земли. Значит, можно задействовать чужого и в операции по мгновенному перемещению некоторого количества людей в пределах Корабля. Если что-то оставалось неясным для меня, то только конкретный механизм переноса. Рокировка двух локальных областей пространства? Возможно… Но в таком случае перемещение сопровождалось бы хлопками воздуха из-за неизбежной разницы давлений в «рокируемых» областях. Однако никаких хлопков я не слышал.

Сама по себе эта проблема стоила того, чтобы досконально разобраться с ней. Не прямо сейчас, конечно. Потом…

Кто-то кого-то искал, кто-то брезгливо сметал пыль с облюбованного им стула, кто-то восклицал, встретив приятеля, а кто-то потирал руки с видом человека, дорвавшегося наконец до настоящего дела, и глаза у него горели. Подходили припозднившиеся. Шум, гвалт, броуновское движение… Никто не обращал на меня внимания, иной мазнет по моей персоне не очень-то любопытным взглядом – и пошел себе дальше. Интерес естествоиспытателя боролся во мне с глухим раздражением: не знают они, что ли, кого занесло в их круг? Да нет, знают… Голосовали. А стало быть, если среди старых знакомцев присутствует один незнакомый, то он и есть Ломоносов в новой личине. Проще простого, ребенок сообразит.

Последними в зале появились Герц и Зворыкин. «Больше никого?» – спросил у них Эйлер. «Никого. Нет восьмерых». – «Много. Но все равно будем начинать. Охранные системы?» – «В норме».

Магазинер кивнул, похлопал в ладоши, призывая к тишине, и предложил собравшимся занимать стулья. Кое-кому не хватило. Кто-то уселся на край стола. Я предпочел постоять сбоку, чтобы держать в поле зрения не только оратора, но и всю компанию.

– Я попросил бы перестать шушукаться, – сказал Моше Хаимович, выдержав паузу и убедившись, что тишина и не думает наступать. – То, что дело серьезное, вы могли понять хотя бы по тому, что всех вас вызвали сюда срочно, оторвав от важных дел и рискуя тайной существования организации. Причина заключается в том, что это уже не тайна – во всяком случае, для Капитана Эйхорна…

Теперь в зале было слышно только его – и еще гулкую тишину в паузах.

И в эту тишину Магазинер бросил бомбу:

– Убит Ландау. Арестованы Бор и Аррениус. Возможно, еще кто-то. Гамов в бегах. Мы были вынуждены перебазироваться.

Единодушный вопль возмущения заглушил его слова. Люди вскакивали и орали, даже калека кричал что-то, размахивая обеими руками. Люди… Будучи гениями, они все равно оставались людьми, а не логическими машинами, и никакие человеческие эмоции не были им чужды.

Я смотрел на них и думал о том, ощущают ли они себя преступниками, и если да, то насколько. Вот они возмущены до крайности, они орут, и гуляет по подземелью эхо, они беснуются, они готовы кому-то немедленно мстить за смерть одного человека. А сколько миллионов людей они убили сами? Конечно, во имя спасения человечества, во имя его рывка в будущее, во имя обуздания в человеке жадной и глупой обезьяны, во имя самых светлых идей… Но убили же! Чем же один человек, даже такой, как Ландау, лучше миллионов других людей?

Разум принимал и оправдывал их. Сердце – не принимало и не оправдывало.

Элита, сама себя назначившая элитой. Светлые, но заемные умы. Безжалостные карающие боги…

Хм… можно подумать, у меня самого много жалости к конкретным людям. К людям вообще – да, а к конкретному человеку – по-разному. Смотря по тому, что он за человек. И в прежней жизни, и в этой кое-кого я с удовольствием бы высек, кое-кого – без тени сожаления упек бы навечно на благодатный Таймыр, а некоторых индивидов попросту уничтожил бы, дай мне волю. И считал бы совершенно искренне, что так будет лучше для большинства. Строча не то записку, не то статью «О сохранении и размножении российского народа», я не думал о каждом в отдельности – меня интересовала статистика общего .