Франсуа Баранже - Спаситель мира [litres]

И тогда он ее увидел. Шок был таким сильным, что у него перехватило дыхание.

Там была Клоринда.

Вот уже несколько часов Энгельберт блуждал по Новому Иерусалиму. Он был в полном смятении, чудовищная мука сжимала грудь. Он шел куда глаза глядят, по широким дорожкам, петляющим между бесконечными рядами казарм или между спущенными со «Святого Михаила» огромными модулями. Видя его явную скорбь, многие предлагали ему помощь, но брошенный им в ответ пылающий взгляд отбивал охоту настаивать.

В конце концов ноги привели его на окраину лагеря, туда, где пыльная земля центра сменялась каменистой почвой, из которой торчали серые валуны. Он долго брел, спотыкаясь, пока не оступился на неустойчивом камне и не упал на землю. Резкая боль в колене, которым он ударился об острый скол, заставила его вскрикнуть.

Все вокруг принялось стремительно вращаться, и он понял, что теряет сознание. Заставив себя сесть, сделал глубокий вдох. Воздух был ледяным. Тут он заметил, что уже стемнело. Боль и холод немного привели его в себя, и он осознал, что пережил нервный срыв. Его разум словно отключился на долгие часы.

Энгельберт осторожно ощупал колено и снова вскрикнул от боли. В темноте он только понял, что сустав распух вдвое, и ощутил под пальцами какую-то липкую жижу. Такую скверную рану следовало бы обработать. Он с трудом поднялся и, хромая, двинулся в сторону ближайшего медпункта. По дороге в памяти постепенно всплыла причина его нервного срыва.

Все началось утром в главном командном центре. Он прекрасно помнил, как был удивлен, выходя из центральных дверей, что добился того, о чем пришел просить.

С тех пор как его брат дезертировал, Энгельберт испытывал непереносимые муки: обильно приправленное гневом чувство вины порождало ядовитую смесь, которая пожирала его изнутри. Не было ночи, чтобы ему не снились кошмары, в которых Льето погибал по его вине, а потом возвращался в виде обвиняющего призрака. Тогда он начинал горячо молиться. Он молился постоянно. Он умолял Господа образумить брата и заставить его вернуться, хотя прекрасно знал, что того надолго отправят в тюрьму, а может, даже казнят. Он заклинал Бога стереть прошедшие пять недель и позволить ему найти верные слова, чтобы убедить Льето остаться. К несчастью, ничего подобного не произошло. Господь ему не отвечал.

Вчера, в Рождество, он снова молился с удвоенным пылом, изо всех сил надеясь, что в этот особенный день будет услышан. И опять ничего. Тогда от отчаяния его сознание пронзила страшная мысль: а вдруг и нет никого, чтобы услышать его молитвы? Обезумев от ужаса, что подобные мысли могут закрасться в его голову, он подумал о радикальном решении.

Возможно, кое-кто способен дать ему ответы. Тот, кто несет свою долю ответственности за все, что случилось.

Петр Пустынник. Предатель крестового похода.

Тот, кто должен был вести крестоносцев по пути Господа, опозорил доверенную ему миссию, отравив наиболее податливые умы ядом сомнения и недовольства. Милостью Божьей притаившийся в нем демон был изобличен, а предатель брошен в тюрьму.

Если кто и способен объяснить, каким образом человек мог скатиться от поклонения Господу к службе Лукавому, то именно он. Если кто и в состоянии помочь Энгельберту понять, как его брат, которого он всегда так оберегал от пагубных влияний, смог за столь малое время позволить еретическим обольстителям увлечь себя, то именно он.

Энгельберт должен с ним поговорить.

Когда этим утром он явился в командный центр, было еще так рано, что Новый Иерусалим казался городом-призраком. Энгельберт не питал никаких иллюзий относительно шансов получить положительный ответ на свою просьбу. Учитывая подготовку к новому наступлению, Praetor peregrini не станет терять время, чтобы принять его, и уж совершенно невероятно, что ему позволят увидеть заключенного. Тем не менее он оставил свой запрос в администрации претора и вознамерился ждать вместе с другими просителями всех мастей, уже весьма многочисленными, несмотря на ранний час.

И каково же было его удивление, когда через три с половиной часа его вызвал Роберт де Монтгомери. Глава крестового похода выслушал Энгельберта до конца и, казалось, не остался глух к его смятению. Он даже проявил такое понимание, что дозволил оператору-наводчику нанести визит предателю, хотя тот и был приговорен к полной изоляции.

Как ни ослепляло его горе, Энгельберт невольно подумал, что мотивы герцога не столь уж альтруистичны. А может даже, они и не высокоморальны? Фламандец подозревал, что Роберт де Монтгомери воспользовался представившейся возможностью лишний раз помучить своего давнего противника. Однако осознание того, что его страданием манипулируют, не заставило Энгельберта отступить: если он косвенно содействует наказанию врага Господа, тем лучше!

Он без промедления явился в штрафной изолятор – обширное забетонированное и обнесенное колючей проволокой здание тюрьмы, где содержали провинившихся солдат и преступников всех мастей. Поначалу меры безопасности вокруг зоны, где содержался Петр Пустынник, показались ему до нелепости строгими для одного-единственного человека, но потом он вспомнил слухи о масштабах предательства бывшего претора и признал, что к нему нельзя относиться как к обычному правонарушителю.

Однако, когда он его увидел, именно такое впечатление тот на него и произвел. Обычное.

Этот человек, который когда-то одним своим взглядом мог наэлектризовать массу народа и одним жестом повелевал толпами, превратился в тень, в пустую оболочку, бессильно распростершуюся на скамье в углу темной камеры. Оказавшись перед ним, Энгельберт понял, что пришел, только чтобы отомстить, выплеснуть свою ненависть на этот символ предательства, облегчить собственное чувство вины, переложив ее на того, кто еще более виновен. Охваченный стыдом, он едва не ушел.

И все же он приблизился и наткнулся коленом на перегородку из двухатомного стекла. Петр резко вскинул голову: он не слышал, как появился Энгельберт. Уставившись на него потухшими глазами, он внимательно осмотрел его, будто пытаясь удостовериться, что это явление не плод его воображения, а потом снова опустил голову.

И тут гнев Энгельберта вспыхнул с небывалой силой, опять смешав его мысли. Он с криком ударил обоими кулаками в перегородку:

– Что вы наделали? Что вы наделали? Почему… я потерял брата?

На последних словах его голос сорвался. Он не смог сдержать рыдания.

Петр Пустынник опять взглянул на него, в глазах блеснул интерес.

– Вы, должно быть, Энгельберт Турнэ, брат Льето Турнэ, того человека, который сбежал с Танкредом Тарентским.

Заключение ничуть не умалило остроту ума бывшего претора. Он поднялся и прошел три метра, отделявшие его от стекла, за которым стоял Энгельберт. Четыре стороны стеклянной камеры по углам были закреплены на бетонных столбах. Вокруг шел коридор не шире двух метров, освещенный только искусственным светом.