Лоис Буджолд - Цветы Форкосиган-Вашнуя

— В чем?

— Не внешне. Внешность — довольно обыкновенная: немного ниже меня, чисто выбрит, равнодушен. Очень бледный и пухлый, как опарыш. Глаза карие. Мне он не слишком понравился, а вот он… он меня боялся.

— Как вы это определили?

— Он старался держаться от меня как можно дальше. Не смотрел мне в глаза. Когда я делала неожиданное движение, он вздрагивал. Если ему все-таки приходилось смотреть мне в лицо, его глаза… они словно о чем-то допытывались. Вот тогда я сама начала задавать себе вопросы. Я съела кашу, он взял чашку, ушел и запер за собой дверь. Мне хотелось встать и осмотреться, но я почувствовала сонливость и головокружение и заснула.

Когда я снова проснулась, в комнате были двое: тот, что похож на опарыша, и еще один. Высокий, старше первого. Седой, с крупным носом и глазами ястреба: блестящими, непроницаемыми. Они принесли еще чашку каши. Седой присел у кровати на корточки. «Кто вы?» — спросил он меня. Я не могла ответить. Я не способна была думать. Я лежала молча и смотрела на них. «Вот видишь, — сказал он, обращаясь ко второму, и встал. — Тревожиться не о чем».

— А что вы скажете о нем? — спросил Холмс. — Он тоже вас боялся?

— Нет. Он просто был… осторожен. Глядя на него, я испытывала странный гнев. Мне хотелось запомнить его лицо, так что, если бы я снова с ним встретилась…

Она вдруг замолчала.

— Продолжайте.

Женщина глубоко вздохнула.

— Я испытывала примерно то же чувство, что и человек, запоминающий узор на спине у ядовитой змеи. Что это полезно знать. Если хотите, — решительно добавила она, — я почему-то чувствовала себя разгневанным призраком. Мужчина, похожий на хищную птицу, ушел. Второй остался проследить, как я ем, но я только притворялась, будто ем. Это было нетрудно. Я просто смотрела на него: вот так.

Она опустила голову, а потом вдруг резко подняла ее, устремив на меня взгляд, полный яростной, фанатичной враждебности. Почему-то это выражение подчеркнуло ее странные черты лица. Я вдруг обратил внимание на неженственную решительность подбородка и на то, что лицо у нее похоже на череп. Казалось, немигающие глаза неестественно расширились. Столь пугающий и пристальный взгляд настолько меня смутил, что я невольно опустил глаза и отошел к окну, чтобы избавиться от ее внимания.

— Это сработало именно так, — жизнерадостно объявила она. — Я вылила кашу на кровать, а он взял чашку и ушел.

— А откуда вы знали, как нужно себя вести? — спросил мой друг.

Он откинулся на спинку стула, сцепив пальцы в замок и полузакрыв глаза. Казалось, он вот-вот заснет, но по этим знакомым признакам я заключил, что он слушает рассказ незнакомки со всем вниманием.

— Не знаю, откуда я это знала. Это было… самоочевидно.

Женщина снова испытала недоумение.

— Не важно. Продолжайте, — попросил ее Холмс. — Что вы сделали потом?

— Осмотрела комнату. Стало темнеть. Я сорвала с окна простыню и выглянула наружу. Окно выходило во двор, окруженный стеной. Я долго сидела в темноте, пытаясь сообразить, что происходит, но не могла сосредоточиться. Окно не открывалось: рама была покрыта несколькими слоями краски. Я не смогла его открыть. В комнате внезапно стало душно. Мне захотелось выбраться из нее. Страх начал усиливаться. Я обмотала руку простыней с кровати и разбила стекло. А потом вылезла на подоконник и спрыгнула вниз.

— Вы были на первом этаже, — вставил Холмс.

— Нет. — Вопрос Холмса на секунду смутил ее. — Нет, этаж был второй.

— Понятно. Продолжайте.

— Я приземлилась на траву. Мгновение я не распрямлялась, прислушиваясь к тому, что происходит в доме: мне показалось, что я произвела слишком много шума. А потом мною снова вдруг овладела паника. Я выбежала через заднюю калитку. Я бежала и бежала по каким-то переулкам, стараясь держаться в темноте и в тени. Не думаю, чтобы я смогла найти дорогу обратно: голова у меня плохо работала. Все вокруг казалось грязным и странным. Я оказалась у широкой реки. Мне почудилось, что позади, в темноте, что-то есть. Я вошла в реку, упала в холодную воду и позволила ей унести меня прочь. Пока я плыла, я почувствовала себя лучше: вода скрывала меня, поддерживала. Я плыла по течению довольно долго и почти не гребла. А потом меня вынесло к каменной стене. Я плыла вдоль нее, пока не оказалась у какой-то каменной лестницы. Я с трудом поднялась вверх по ступенькам и просто села. У меня кружилась голова, меня тошнило, я замерзла. Я завернулась в простыню — не знаю, почему она осталась у меня, не помню, чтобы я ее несла. И так я сидела очень долго. Какой-то мужчина в мундире вышел из темноты и начал задавать мне вопросы. Я не могла ему ответить, потому что не знала ответов. Он доставил меня сюда.

Рассказ завершился. Женщина тряхнула головой, и на ее губах появилась грустная полуулыбка. Она умоляюще посмотрела на моего спутника.

— Вы считаете меня сумасшедшей? — тихо спросила она.

Холмс встретил ее взгляд, не дрогнув.

— Нет, — ответил он.

Она долго смотрела на него внимательным взглядом, в котором светился ум, а потом откинулась на подушки, едва заметно кивнув, словно увиденное ее удовлетворило.

— Вы — человек слова, — негромко проговорила она.

Тут она снова погрузилась в свои мысли и замолчала.

— Ну что ж, инспектор Лестрейд, — сказал Холмс, энергично поднимаясь, — это должно подсказать вам, как действовать.

— Что? — спросил инспектор с откровенным недоумением.

У него был вид человека, которому обещали на завтрак угощение, а поставили тарелку улиток. Инспектор смутно чувствовал, что от него ожидают благодарности, но совершенно не понимал, почему.

— Вам не очевиден следующий шаг? А ведь вы слышали то же, что слышал я, и видели то, что видел я. Ну хорошо: я сделаю вам подарок, поскольку вы привезли меня сюда, чтобы попросить у меня совета, и избавили от необходимости все утро скучать. Вы ищете дом в Кэмберуэлле, который не далее чем месяц назад арендовал один из мужчин, только что любезно описанных нам этой леди. Дом кирпичный, в плохом состоянии, стоит особняком и окружен стеной. В задней части дома на первом этаже разбито окно. Кстати, окно доказывает, что эта леди — американка, несмотря на выговор, вызывавший наши сомнения: она — особа спортивная, но не настолько, чтобы спрыгнуть вниз на тридцать футов. То, что первый этаж называется вторым, — чистой воды американизм.

— Но, мистер Холмс, — запротестовал Лестрейд, отводя моего друга в сторону и понизив голос, — как мы можем доверять ее показаниям? Состояние ее мышления! — Тут он выразительно постучал себя по лбу. — Ведь она даже не помнит своего имени!

— А, да — ее память, — откликнулся Холмс. — В ее памяти действительно есть нечто необычное. Вы это заметили, Ватсон?