Лоис Буджолд - Цветы Форкосиган-Вашнуя

— Гм… — неопределенно отозвался я.

Моя жена — прекрасная женщина, но она придает большое значение правилам приличия. Иногда мне кажется, что это реакция. Не на ее американское воспитание, к которому придраться невозможно, а скорее на подозрительность наших отнюдь не просвещенных знакомых, которые считают, что все родившиеся западнее Корнуолла непременно должны быть полудикими индейцами. Я не мог точно сказать, как она отреагирует на таинственную историю моей предполагаемой пациентки.

— Она будет здесь в большей безопасности, чем в больнице Святого Варфоломея. Никому не будет известно, что она находится здесь, и здесь меньше шансов на то, что незаметно проникнет какой-нибудь подозрительный незнакомец, — продолжил мой друг, заметивший мою неуверенность. — Не сомневаюсь, что ее выздоровление пойдет скорее в нормальной домашней среде, а не в безликой суматохе больницы.

— Вот как? — хмыкнул я.

— Вы недооцениваете свои способности, друг мой. Это, несомненно, так. И вы сможете быть моими глазами и ушами в те моменты, когда я сам не в состоянии буду наблюдать за этой леди. Было бы крайне удобно постоянно иметь к ней доступ.

Хотя его лесть не оставила меня равнодушным, я с подозрением отнесся к ходу его мыслей.

— Я не стал бы чрезмерно увлекаться, Холмс, — довольно холодно проговорил я. — Возможно, для вас она — удобный фактор в вашем расследовании, но при этом она остается женщиной, страдающей от душевного расстройства. Любые… э-э… эксперименты, которые вы намечаете в этой связи, следует оценивать с учетом данного обстоятельства, а не только по тому, принесут ли они вам какие-то сведения.

— Обещаю не производить никаких экспериментов без вашей санкции как врача. Значит, все решено? Ну, вот и прекрасно.

Я обнаружил, что согласился, — и Холмс распрощался с нами.

Вздохнув, я приготовился разбудить горничную и распорядиться приготовить комнату для гостей и позаботиться о нуждах женщины, которая теперь стала моей домашней пациенткой. Леди с беспокойством наблюдала за мной.

— Я доставлю неудобства вашим близким, доктор? — спросила она прямо.

— Нисколько, — тут же ответил я, поспешив ее успокоить.

— Как я вижу, вы — настоящий джентльмен.

Ее губы раздвинулись в сдержанной и печальной улыбке, но она пошла за мной без дальнейших комментариев.

На следующее утро я убедился, что речь и поведение моей пациентки улучшились, однако она по-прежнему ничего не помнила о том, что происходило ранее последних трех дней. Служанка подала завтрак ей в спальню. Позже я воспользовался возможностью провести более тщательное обследование ее неврологического статуса. Результаты дали пищу для размышлений. Рефлексы и восприятие были в полном порядке. Она была способна понимать то, что читает, а когда несколько опасливо пробовала писать, то оказалось, что делает это без труда. Математику она понимала быстро и удивительно хорошо, начиная от простых арифметических действий и кончая простейшими уравнениями, хотя и не смогла вспомнить, где она ее изучала. Я все больше убеждался в том, что у нее нет органических повреждений мозга и что причину амнезии следует искать в чисто психологических факторах. Когда ей не требовалось делать что-то, что было необходимо или о чем ее просили, она снова становилась молчаливой и замкнутой и не разговаривала, если к ней не обращались прямо.

В ходе утренних разговоров я не в первый раз испытал неловкость из-за того, что мне приходится обращаться к леди без имени, и, поскольку она отвергла имя Вайолет Сэкер, я решил назвать ее «мисс Смит».

— Мисс Смит? — Она вдруг странно сосредоточилась на этой фамилии. — Мисс Смит… — медленно повторила она.

— Уж не назвал ли я случайно вашу настоящую фамилию? — изумился я.

Она покачала головой, озадаченно хмуря брови.

— Нет, не думаю, — ответила она. — Но, похоже, довольно близко. Смит. Смит…

— Смитсон? — предположил я. — Смитфилд? Смитхэвен?

Она чуть ли не зашипела от досады, делая безрезультатные попытки вспомнить.

— Не знаю, — наконец сдалась она, пожимая плечами.

Импульсивно я перечислил две или три дюжины женских имен, но ни одно из них не показалось ей знакомым, так что она превратилась в мисс Смит.

Я обнаружил, что тайна ее личности то и дело вторгалась в мои мысли все то время, что я наносил визиты своим пациентам. Если потеря памяти действительно была вызвана не органическими причинами, а истерией, то появлялась вероятность спровоцировать ее возвращение. Слабое ощущение узнавания или неузнавания, в котором она призналась, заставляли надеяться на то, что ее воспоминания могут таиться не так уж далеко от поверхности сознания. Не может ли знакомый стимул заставить какой-то проблеск заиграть на поверхности той холодной пучины, в которой потонуло ее прошлое? Такая мысль меня заинтриговала. Единственная проблема заключалась в том, чтобы угадать, какой стимул может оказаться знакомым для нее. Я стал вспоминать, о чем говорил Холмс при нашей первой встрече с ней (трудно поверить, что это было всего лишь накануне утром!). И, когда меня вдруг осенило, я зашел в ломбард неподалеку от дома и сделал там одну покупку.

Поскольку состояние мисс Смит явно улучшилось, а мне хотелось продолжить свои наблюдения, я пригласил ее спуститься вниз и поужинать со мной и моей женой. Ужин нельзя было назвать приятным: жена в ее присутствии сильно нервничала и поэтому не сумела вывести ее из замкнутого молчания, но тем не менее ужин принес некоторые дополнительные сведения. За столом наша гостья держалась вполне воспитанно, что заставило предположить, что, несмотря на кажущуюся резкость, она не принадлежит к простонародью. Нож и вилку она держала на американский манер — это подтвердило предположение Холмса относительно ее американского происхождения. А еще она продолжала отказываться от вина и вообще от всякого спиртного.

После ужина мы перешли в гостиную.

— Вы играете в карты, мисс Смит? — спросила моя жена, почувствовав, что воцарившееся в гостиной молчание грозит стать неловким.

— Не знаю, — ответила моя пациентка, хмурясь.

— Ну что ж, выяснить это нетрудно, — жизнерадостно заявил я, стараясь рассеять смущение жены, которая покраснела, сочтя, что сказала что-то бестактное. Я усадил дам за карточный столик и достал из ящика колоду карт. — Если вы не вспомните никакой игры, мы вас научим, — сказал я, вручая ей колоду. — Посмотрите, не вспомнится ли вам что-то.

Она взяла колоду и секунду держала карты в руках, словно взвешивая. А потом сняла и начала тасовать. Несмотря на то что из-за раны ее рука двигалась не совсем свободно, карты с шуршанием летели так стремительно, что за ними трудно было следить глазами. На ее лице вдруг появилась озорная улыбка, похожая на солнечный луч, упавший на дальние холмы с затянутого облаками неба.