Джек Уильямсон - Зеленая девушка

И ракета, которую Эрик наградил названием «динамитный гроб», вырастала блестящим корпусом прямо за массивом тёмно-зелёной листвы. Утренний солнечный свет слепящим нестерпимым блеском горел на пластинах из отполированной бериллиевой бронзы и на широких иллюминаторах из чистого переплавленного кварца.

Приземистая и массивная ракета представляла собой толстую металлическую трубу, увенчанную куполом. В цилиндрической части размещались полные баки секретного жидкого топлива, смесительная камера и мощный насос, и реактивный двигатель. А в куполе наверху, за сияющими иллюминаторами располагалась наша тесная каюта.

Я закрыл дверь старого доброго дома, и Эрик обогнав меня легкими шагами, направился к великолепному корпусу ракеты.

— Час икс в восемь семнадцать, — сказал он, бросив взгляд на часы на запястье. — У нас есть всего двадцать девять минут. Время подняться на борт, проверить насос, составить завещания и прочесть молитвы. Во всяком случае, устроим себе уникальный похоронный салют. Сам Аттила с его золотым саркофагом даже не мечтали об аттракционе, сравнимом с тем, какой мы тут организовали!

В его походке сквозило очевидное нетерпение, когда он шагал вначале к деревьям, а потом к трапу из тонких металлических ступенек и венчающему его воздушному шлюзу в середине купола.

Эрик был крупным парнем. Шести футов в высоту, два в плечах и плотного телосложения. Он всегда казался медлительным, почти неуклюжим, хотя это была обманчивая неторопливость. И я не знал ни одного человека, способного его остановить. Смуглая кожа, темные волосы. Его серые глаза сохраняли серьёзность, даже когда он отпускал очередную шутку чёрного юмора. Тридцати одного года от роду, он был красив той суровой красотой, какой красив любой могучий мужчина.

Я любил Эрика Локлина, как мог бы любить собственного сына. И относился к нему почти как к сыну. С его отцом, доктором Алвином Локлином, мы были соседями в Йеле, много лет назад, пока наши отношения не окончательно оборвались, когда вскоре после завершение учёбы мне пришлось отбыть на Запад — сменить климат, ради моего здоровья. Мальчиком и юношей Эрик был частым гостем на моём ранчо.

Когда доктор Локлин умер, оказалось, что он долгое время исследовал проблемы конструирования ракет и занимался созданием ракетного топлива. Эрик, естественно, пришёл ко мне, Вернону Хигдону, с планами и моделями отца. Он предложил построить экспериментальный образец ракеты и предпринять путешествие на Луну.

Хотя поначалу я отнёсся к его идее скептически, но вскоре разделил горячий, хоть и тщательно скрываемый, энтузиазм молодого инженера. Я сумел найти восемь тысяч долларов, необходимых для постройки ракеты. А заброшенное старое ранчо показалось мне наилучшим местом для строительства космического корабля, чтобы не привлекать толпы любопытных.

Вчера месяцы работы подошли к концу, временный ангар над ракетой был разобран и несколько нанятых механиков отправлены на главное ранчо, чтобы потом самостоятельно добраться до железнодорожной станции и цивилизации.

Не должно было остаться ни одного свидетеля взлёта, за исключением нескольких любопытных коровьих стад, которым случилось бы наблюдать издалека за этим удивительным экспериментом.

Эрик первым поднялся на борт по хлипкой лесенке. Он ненадолго задержался на небольшой металлической площадке возле входа в воздушный шлюз и пробормотал:

— Прощай, старый мир… и храни тебя Аллах!

Затем он нагнулся, принялся вращать штурвал, и тяжёлая наружная створка люка качнулась, отворяясь.

Он легкомысленно запрыгнул в отсек; я услышал лязг открывающейся внутренней створки шлюза. Тут же он пригласил меня последовать за ним.

ВСКОРЕ Я ОЧУТИЛСЯ в десятифутовом куполе. Его пол и стены покрывали тщательно разработанные амортизаторы, чтобы поглощать толчки и давление при ускорении. Тут находилось множество сложных навигационных приборов и баллоны с кислородом, чтобы восполнять жизненно важный элемент воздуха, герметичные банки с пищей и несколько предметов личного пользования, которые мы смогли позволить себе прихватить на борт.

Эрик спустился в люк в полу, в последний раз проверил камеру смешения, в которой в нужных пропорциях соединялись химикаты из резервуаров для образования секретного топлива доктора Локлина, и мощный насос, который нагнетал полученную смесь в камеры сгорания, несмотря на противодействующее давление.

Я обнаружил, что меня охватило странное равнодушие. Весь предыдущий день я дико волновался, переполненный сумасшедшим энтузиазмом в ожидании предстоящего приключения. Сейчас же я ощущал странное безразличие. Я стоял у борта у кварцевых обзорных панелей, невидящим взором уставившись на старый, разбитый временем дом с тёмными деревьями и широкие, испещрённые стадами, зеленые просторы, равнины, залитые солнечным светом. Я припоминаю, что начал механически считать штабеля досок, оставшихся от разрушенного ангара, в котором мы строили ракету, и что забыл их число до того, как закончил.

Эрик напугал меня, когда выскочил обратно в купол.

— Время произнести последние слова и записать их для потомков! — воскликнул он. — Двигатели зажгутся через три минуты!

Бросив последний рассеянный и печальный взгляд на безмятежный и любимый мир за окнами, я улёгся на подушки, предназначенные защищать мои конечности от ударов. Я видел, как Эрик делает то же самое.

Затем, казалось, прошла вечность. Моё сердце стучало очень громко, и поначалу каждый его удар казался начинающимся взрывом. Я вспомнил, что хотел что-то сказать Эрику, но не мог припомнить, что именно. Но даже если бы вспомнил, во рту у меня было так сухо, что я не смог бы выговорить ни слова.

Наконец, когда я думал, что запускающий ракету механизм, должно быть, испортился, мне показалось, что меня неожиданно прижало к полу жестокой сокрушительной тяжестью. Мое тело, казалось, было сделано из свинца; я напрягался, тщетно стараясь устроиться поудобнее. Дыхание буквально выдавило из моих лёгких. Я не мог расправить грудную клетку, чтобы снова вздохнуть. Я чувствовал себя так, словно меня придавил к полу злой великан.

По барабанным перепонкам ударил визгливый громогласный рёв — ревущие раскалённые газы из нескольких выхлопных труб.

Мучительное невыносимое давление, казалось, длилось столетия, полные боли. Затем вдруг раздался оглушительный раскат грома. Из люка в двигательный отсек вырвалась искра голубоватого пламени. Ракета, по-видимому, резко крутанулась, так что меня отбросило к амортизированной стенке.