Питер Уоттс - Революция в стоп-кадрах [сборник litres]

Потому я улизнула на Солнце, магнитное макраме перепаяло мне мозг, и я увидела, как время вокруг схлопнулось. Увидела, как я… почему-то продолжаю существовать. Увидела, что имею реальное значение.

Сейчас все те воспоминания подернуты туманом. Так всегда бывает, когда перепаивают мозг: нейроны возвращаются в норму, и событие как таковое толком уже не помнишь. Но понимаешь: все это произошло с чем-то другим, что состояло из тех же самых частей, но вот собрано было по-другому. У откровения есть период полураспада.

Мое же продлилось достаточно долго и все трудности решило. Я вернулась обновленной, оживленной, полной решимости отправиться в путь до самого конца времен. И мне было совершенно наплевать, что АДОН скорее всего подстроила эту экскурсию, лишь бы блудная дочь вернулась домой; они, конечно, думали, что манипулируют мной, но я увидела, что ими в свою очередь манипулирует сама судьба. И да, огонь в моей душе со временем остыл, из мономании превратился в страсть, а потом и вовсе сошел до комфортного ритуала – но не таков ли путь любой веры? Он привел меня сюда. Он шесть миллионов лет не давал мне впасть в отчаяние.

И теперь, когда я смотрю назад, то, конечно, это меня немного смущает.

– Ее жизненные показатели в норме, – сказал Шимп.

Он был вездесущ, распределен; он пронизывал весь корабль. Мое собственное присутствие ограничивалось капсулой, которая перемещалась к корме, карабкалась вверх, поднималась над изогравом в 1G и становилась легче с каждой корсекундой.

Я кивнула:

– Как я и говорила, единичный срыв.

Лиан занимала еще меньше места: лишь гроб внизу, в С3А, который прямо сейчас скользил в свое гнездо на переборке. Мы вместе наблюдали – я в своей замедляющейся капсуле, Шимп отовсюду – как отключался мозг Лиан: как зазубренные электрические горы оседали, превращаясь в крохотные холмики, а потом и вовсе в плоские параллельные линии.

При одной пятой G я высадилась в туннель, высеченный прямо в камне, без каких-либо переборок.

– Думаешь, ей можно доверять? – спросил Шимп.

Я передвигалась длинными пружинистыми шагами и уклонилась от ответа:

– Настолько, насколько любому из нас. Никто не может контролировать то, что чувствует, разве не так? Главное в том, что ты делаешь с этими чувствами.

– Она напала на Буркхардта Шидковского. Перенесла эмоциональный срыв четыре сборки назад. Распад личности может стать значительным, если ее поведение ухудшится.

– Тогда выведи ее из цикла. Послушай, ей действительно плохо из-за своего поступка, – технически я даже не солгала. – Она знает, как сильно облажалась. Но существует предел того, насколько можно модифицировать говорящую обезьяну, насколько ее можно приспособить к подобному окружению, если только не хочешь выполоть из нас все то, почему мы вообще стали полезными. И нас тут тридцать тысяч; не каждый будет стопроцентно действовать согласно спецификациям, не всегда такое выйдет. Просто по статистике. Нельзя винить Лиан в том, что в этот раз именно она вытянула короткую соломинку.

– Я не виню ее, Сандей. Я волнуюсь о производительности.

В тусклом свете камень блестел. Я провела по нему пальцем, оставив за собой тонкий темный след. Надо бы откалибровать локальную влажность.

– Прекрасно. Как думаешь, насколько изменится наша производительность, если мы узнаем, что нас могут списать из-за одного срыва? Как думаешь, насколько пострадает моя производительность, если я больше не увижу Лиан?

– Твоя производительность.

Я пошла с козырей:

– Мы с Лиан – друзья. Мы не просто трахаемся иногда, понимаешь? – Он, конечно, не понял – да и это было не совсем правдой, – но Шимп первым бы признал, что нюансы не входили в число его сильных сторон. – Мне нравится, когда она рядом. Моя производительность улучшается, когда она рядом. Так что введи этот показатель в свои параметры миссии.

На какое-то время Шимп замолк, обрабатывая новые данные. Впереди огромный круглый люк бесшумно укатился в камень при моем приближении.

– Я так и поступлю, Сандей. Спасибо.

Далеко внизу, в склепе, последние синапсы перестали искрить. Мозг Лиан погрузился во тьму. Снова одна: только я, мой старый друг и тысячи совершенно пустых световых лет.

Минуты заката. В такой абсолютной изоляции таится неописуемое чувство покоя.

Я вхожу в Матку.

Иногда мне по-прежнему снится рождение «Эри». Мне снится, что я видела его.

Разумеется, это не так. Я тогда дрожала от страха за Меркурием, как и все остальные, ужас в кишках размозжил всю веру в математику. Но во сне я нахожусь прямо тут, парю в самом сердце утробы. Смотрю на плотные витые леса программируемой материи, вижу сопла, проглядывающие сквозь покров, уставившись прямо на меня. Я вижу все, хотя света нет, пока неожиданно он не появляется: ослепительная вспышка переполняет вселенную на миллионную долю секунды, и столь же неожиданно я прекращаю свое существование. От Сандей Азмундин остается только сингулярность размером с протон.

Но что-то выживает. Сон плавно переходит к всеведущему третьему лицу, я из какого-то безопасного астрального измерения наблюдаю за тем, как неистовая новорожденная изрыгает шквал из гамма-частиц, протонов и антипротонов, испаряет гразеры, диэлектрики и не собирается останавливаться. Она лижет базальт, разрушает стены на расстоянии шестидесяти, семидесяти, восьмидесяти метров. Со временем защитная броня прижимает ее к ногтю. Я вижу, как эти магические машины направляют весь испаренный камень обратно в пасть новорожденной, подмешивают туда же протоновую пищевую добавку, снятую прямо с Солнца. Я вижу, как сингулярность утихомиривается, набирает вес, стабилизируется. И когда я, вздрогнув, просыпаюсь – а так я делаю всегда, – то лежу и мне хорошо от того, что она до сих пор тянет меня вниз и держит на палубе, хотя прошли уже миллионы лет.

– Ну, это довольно логично, – сказал Кай, когда я ему рассказала о своих снах. – Грезы всегда хороши, когда надо проработать вину.

Я сразу спросила, какого черта он несет.

– Ты же не хотела улетать. Считала, что это будет предательством или вроде того.

– Серьезно?

– Нет, ты не отказывалась эвакуироваться, ничего подобного. Ты просто… сказала, что это несправедливо по отношению к Шимпу, вот так бросить его, чтобы он взял весь риск на себя.

И конечно, риски были. Чтобы изогнуть пространство-время, энергии нужно много: «Эри» пришлось обниматься с Солнцем целый год, чтобы зарядиться для одного выстрела. Если бы хоть один из гразеров запустился асинхронно – если бы векторы не сбалансировали друг друга, – мы бы стали свидетелями самого большого взрыва с тех самых пор, как Чиксулуб шлепнул динозавров.