Генри Олди - Дитя Ойкумены

– Остальные где?! – визгливо осведомился он.

– Где-где… В сверхновой звезде, – буркнул Паук.

– Так что, все на борту?

– Ага, и хрен во рту. Летим, причмокивая.

Гюйс переглянулся с доктором, но тут капитан объявил по внутренней связи предстартовую готовность, и все отправились занимать свои места.

Разгон – РПТ-маневр – торможение с коррекцией траектории… Гюйс прикинул, как люди когда-то летали без компенсаторов инерции и внутренне содрогнулся. На пассажирском лайнере полет занял бы двое суток с лишним. Сторожевик обошелся тридцатью шестью часами. Но время тянулось, как эласт-шнур, внутри которого дрожит от напряжения натянутая струна.

Сразу после старта Паук развил бурную деятельность. Он извлек из огромного кофра кучу блоков непонятного назначения – и принялся плести паутину. Руки Паука так и мелькали, вставляя в разъемы световоды, энергокабели, белковые нейроконнекторы и уни-шлейфы. Вскоре на рабочем столе воздвиглась конструкция, напоминавшая артефакт свихнувшегося кибер-арахноида. Паук активировал рамку гиперсвязи, выпустил из эмиторов с полдюжины голосфер и принялся качать информацию. От мельтешения картинок и текстов у Гюйса зарябило в глазах. Координатор группы гнал видеофайлы в ускоренном режиме.

Как он ухитрялся их сортировать, оставалось загадкой.

Остальные бездельничали. Переговорщики так и не вышли из выделенной им двухместной каюты. Груша курил дешевые вудунские «черуты», одну за другой, став похож на вулкан. Возникли опасения, что сработает противопожарная система, но – обошлось. Скунс хлюпал носом в углу, поминутно сморкался и шипел целебным аэрозолем. Инжектор он совал только в правую ноздрю, хотя текло у Скунса из обеих.

«Неужели трудно пройти курс экспресс-терапии? – недоумевал Гюйс. – С нашей медициной насморк лечится за полдня…» Словно подслушав его мысли (Гюйса самого насмешило такое предположение!), страдалец сунулся к доктору Клайзенау:

– Доктор, как по-вашему, это от хронического насморка помогает?

Клайзенау деликатно взял баллончик двумя пальцами:

– Вряд ли, – он вертел аэрозоль, читая надписи. – И явно не в вашем случае. Почему бы вам не пройти курс иммунной стимуляции?

– Увы, – вздохнул Скунс. – Несовместимость. Давлюсь химией.

– Ну и зря.

– Может, вы что посоветуете?

– Вы ставите меня в трудное положение, – доктор замялся. – Вообще-то я кси-психиатр. На борту есть аптечка. Запрограммируйте ее синтезатор на флюроксан.

– Не помогает, – Скунс чихнул.

– Витасол?

– Нет-нет! У меня на него аллергия.

– Моя бабушка применяла тертый лук. По две капли сока в каждую ноздрю.

– Помогало?

– Мне – нет. Но бабушка прожила сто шестьдесят два года.

– Говорите, лук?

В пассажирском трюме объявился представитель властей. Окинул компанию взглядом, скривился, как от оскомины, и принялся нервно мерить трюм шагами. Остановился возле Паука, заглянул через плечо. Оторопело заморгал и, забыв, с кем имеет дело, осведомился:

– Есть новости?

– Говно в невесомости, – обрадовал Паук чиновника. – Полна жопа новостей…

И умолк, с головой уйдя в работу.

– Как вы смеете так со мной разговаривать?!

– Отстань от него, а? – посоветовал миролюбивый Груша.

– Я? Отстань?!

– Видишь: человек делом занят.

– А вы прекратите здесь курить! – окрысился представитель. – Табличку видите? Или вам закон не писан?

– Мне? – Груша подумал и честно признался: – Ага, не писан.

В сторону представителя ударила очередь колец из дыма.

– Не смейте со мной так-кх-кх-хы!..

Кашляя, багровый, как киттянский томат, чиновник вылетел из трюма. А Гюйс, не видя в происходящем ничего смешного, почувствовал себя статистом в идиотском сериале про спецназ. Нереальность происходящего зашкаливала. Бездарные комики, фальш-декорации из полипласта. Один Паук делом занят, и то не пойми каким. Клички эти дурацкие…

– Нельзя же так! – взорвался он. Элегантный циник куда-то делся, уступив место дураку-неврастенику. – Там люди! Заложники! Их же начнут убивать!

– Ну? – спросил Груша. – Что предлагаешь?

– Надо что-то делать!

– Мы и делаем.

– Что – делаем?!

– Летим.

– Откройте! Моей сестре плохо!

– Не тратьте сил, юноша, – сказал герцог Оливейра-ла-Майор, наблюдая, как Рауль изо всех сил колотит кулаками в дверь. – Они вам еще понадобятся.

– Откройте! Моя сестра умирает!

Пожав плечами, герцог подошел к Линде, забившейся в угол, и присел рядом с ней на корточки. Тронул спутанные волосы, похлопал по щеке. Еще раз похлопал, теперь уже сильнее. Девочка не реагировала. Ее трясло, по лбу катились крупные капли пота. Руки тонким кольцом обхватили колени. Губы шевелились, не издавая ни звука.

Казалось, Линда жует непроизнесенные слова.

– Боюсь, она сошла с ума, – герцог вздохнул. – Бедное дитя! Впрочем, счастливы безумцы, ибо не видят безумия дня. Так сказал пророк Грануар. Слабое утешение…

– Вы негодяй! Черствый, бесчувственный негодяй!

Плохо понимая, что делает, и не видя иного выхода обуревающей его ярости, Рауль кинулся на герцога. Оливейра перехватил запястья молодого человека и с минуту держал – просто держал, не позволяя ударить, пока Рауль бесновался и выкрикивал оскорбления.

– Стыдитесь, – сказал он, когда молодой человек обессилел. – Будь здесь ваш благородный отец, он непременно наказал бы вас за малодушие. Даже дворяне на Террафиме живут меньше, чем вы, ларгитасцы. Но мы и взрослеем раньше. В вашем возрасте я уже сражался под Ла-Куэдрой.

– Отец? Наказал меня? Здесь, в этой дыре…

– Вы думаете, что в заточении нет иных наказаний? Ошибаетесь, юноша. Отцовский взгляд, полный укоризны, ранит больнее удара плетью…

– Так сказал пророк Грануар?

– Нет. Так сказала моя мать.

Пока мужчины разговаривали, Регина подползла к Линде. Она единственная понимала, что творится с подругой. С самого начала Линда боялась больше других. Честно говоря, Регина, задыхаясь от страха, и не подозревала, что можно бояться еще больше. На первых порах Линда еще держалась: улыбалась, говорила, что их скоро спасут… Разделение заложников она перенесла ужасно. Когда отца с матерью увели, а девочек заперли отдельно, вместе с герцогом и Раулем, Линда замкнулась в себе. Наверное, имей она возможность транслировать обуревавшие ее чувства наружу, ей было бы легче. Всем окружающим – труднее, а ей – легче. Но «Нейрам-4» не позволял юной эмпатке делиться своим ужасом с другими. Ужас бился в скорлупе, умножая себя на себя.

Самая тяжелая депрессия рядом с этим показалась бы детским лепетом.

Регина не знала, сколько еще выдержит ресурс кси-контроллера. Если бы «Нейрам» просто отключился, как выключается прибор с опустошенным аккумулятором… Нет, на такое надежды не было. Учитель Гюйс предупреждал «лебедят» о последствиях борьбы с контроллером. Биться головой в стенку, говорил он, занятие куда более перспективное. Но одно дело – детская шалость, попытка сбить настройки имплантанта ментальным напором, зная, что ты в любую секунду можешь перестать, что рядом есть доктор Клайзенау, и совсем другое дело – невозможность совладать с собственными чувствами.