Генри Олди - Изгнанница Ойкумены

Конечно, соглашалась Лейла. Мне дали очень ядовитую змею. И много денег.

Ну и дура. Тебя все равно прикончили бы.

Думаешь?

Уверена. День-два – и конец. Зачем ты нужна хану живой?

Но у меня есть мать, отец, сестры. Могла ли я отказаться?

У нас обеих не было выбора. Ты прощаешь меня?

Я размышляю над этим.

Уходи, злилась Регина. Убирайся. Или я покажу тебе, как работает климатизатор. И аптечка. И пылесос. И у тебя будет цивилизационный шок. Это страшная штука. Мне герцог Оливейра рассказывал.

Ну уж нет, смеялись мертвые губы Лейлы. Не будет у меня никакого цивилизационного шока. Хоть пылесос, хоть темпоральный межфазник. Фигушки. Это у мудреца – шок, узнай он, что вся его мудрость – лепет ребенка в сравнении с чужим знанием. А у дураков не бывает шока. Шок – забава для избранных. Для понимающих, что никаких перспектив, хоть из штанов выпрыгни. Не догонишь, не выучишь, не сравняешься. Можно лишь взять, если дадут, поблагодарить, если выслушают, и в петлю от тоски. Я – служанка, не мудрец. Могу пол подмести, могу ребенка отравить. Змеей или инъекцией, нам без разницы, вот и весь шок.

Пошла прочь!

Не сердись. Давай, подоткну одеяло. Я еще посижу, ладно?

Ладно, вздыхала доктор ван Фрассен.

Уж лучше бы ей снились кошмары.

Посадочные опоры уперлись в мостовую, испытывая ее на прочность.

Десяток булыжников с хрустом вывернулись и раскатились в стороны. Вокруг челнока растревоженным зверем ворочалась толпа. Казалось, она сама не знает, чего больше хочет: приветствовать летучую колесницу или забросать ее камнями. В ответ челнок зевнул, широко разинув пасть атмосферного шлюза. Шелест сервоприводов утонул в людском гомоне. Сверкая на солнце, наружу выполз язык трапа. Гнусаво взвыли трубы – вопль духовых длился целую вечность, а когда наконец смолк, оборвавшись в зените, Регина испугалась, что оглохла. Такая упала тишина – кладбище обзавидуется. В окне павильона возник глашатай – ражий детина, одетый в кафтан попугайской расцветки. Бас его накрыл толпу рокочущим обвалом – в глотку детины, вне сомнений, был встроен усилительный комплекс.

– День славы, день триумфа, – зашептал Ник ей на ухо, переводя. – Впервые посол могучего Шадрувана… по милости Господа Миров… бла-бла-бла… и воочию узреет… Гениальная речь! О нас – ни слова. Посол, значит, взойдет на небо по воле владыки. Мне бы такого спич-райтера!

– Ты его видишь, – пожала плечами Регина. – У трапа.

– Думаешь?

– Каджар-хабиб – на все руки мастер…

Болела голова. От шума и жары; а вернее всего, сказывалась бессонница. Перед выходом из посольства она приняла болеутоляющее – без особого результата. Ломило в висках, краски были слишком яркими, а звуки – слишком резкими. Хотелось задернуть шторы, выключить звук и забыться хоть на час. Скорлупа отсюда не просматривалась, это она знала с самого начала, но все время чудилось: Скорлупа сжимается в кулак. Скоро мост, и челнок, и толпа окажутся в пористом карантине, он сомкнется, пожирая пространство, безвредный для туземцев – и выдавит чужаков-инородцев в открытый космос, как гной из прыща. Или того хуже, пренебрежет доктором ван Фрассен и Артуром Зоммерфельдом, оставив их здесь вдвоем – ждать, когда за тобой вернутся, и понимать, что не вернутся никогда.

«Перестань. Надо на ночь пить снотворное…»

Сверкнув очками, юный шах что-то крикнул. Толпа, как по команде, взорвалась ликующим ревом. Человек десять с визгом покатились в реку. Посол, кряхтя, отвесил низкий поклон владыке и с достоинством, соответствующим его весу, начал восхождение по трапу. Вот Каджар-хабиб вошел в шлюз – и створ сомкнулся.

Ник кивнул технику.

Техник бросил пару слов в переговорник.

Из сопел челнока ударили реактивные струи. Паучьи ноги опор втянулись в корпус. Горячая волна прошлась по площади, вздымая пыль, заставляя людей попятиться. Опомнились трубы с барабанами. Челнок, словно только и ждал музыки, оторвался от земли. На пару секунд он без движения завис в воздухе – и, набирая скорость, устремился в зенит. Пилот ловко задействовал антигравы и малую тягу, чтобы собравшиеся могли сполна насладиться зрелищем. Когда челнок превратился в слепящее пятно на голубом куполе – второе, случайное солнце – Хеширут IV нервно засмеялся и, не глядя на свиту, проследовал в павильон. Все, кому это было дозволено, включая Николаса Зоммерфельда и доктора ван Фрассен, поспешили за владыкой.

По мановению руки техника в рамке возникло изображение.

– О-о-о!

Меж сановников пронесся восхищенный вздох. Лишь битое оспой, маловыразительное от природы лицо Кейрин-хана осталось невозмутимым. Рамку заполнила мокрая от пота щека посла; странным образом на ней читался неподдельный восторг. Камера отъехала, показав Каджар-хабиба целиком. Толстяк с удобствами расположился в кресле-ложементе. На дисплее челнока, специально для посла оформленном под окно-иллюминатор, разворачивалась панорама Шадрувана с высоты птичьего полета.

– Ваше величество! Мне сказали, вы видите и слышите раба своего?

Включать двустороннюю связь пилот не спешил. Зато включил «толмача», давая синхрон на унилингве.

– Я лобызаю прах под стопами владыки! Это наименьшее, чем покорный слуга может выразить благодарность за оказанную ему честь! Я лечу! Я поднимаюсь в небеса! Орел, парящий в горних высях, видит Шадруван так, как видит его сейчас недостойный Каджар…

Резким жестом шах поправил очки, чуть не сбросив их с носа:

– Мы тоже хотим на небеса!

Перевод Регине не потребовался.

Кейрин-хан склонился к уху прозревшего слепца. Шевельнулись губы: блеклые, в трещинках. Небось, дали совет не торопиться с небесами.

– Сердце мое исполнено восторга! Душа моя поет от счастья! – заливался соловьем Каджар-хабиб. – Какие еще чудеса уготованы мне во владениях Господа Миров? Ход летучей колесницы плавней, чем походка красавицы. Скорость ее ввергнет в смущение боевую стрелу. Неисчислимы достоинства сей славной повозки! О, я вижу в окнах медный свод неба! Он совершенно такой, как я себе представлял – кованая медь с заклепками из серебра и золота, и ангелы с огненными копьями сторожат рубе…

Гимн полету оборвался на полуслове. Сбой связи? Нет, изображение в рамке никуда не делось. Но Каджар-хабиб не просто умолк – он исчез! Кресло осталось на месте, и стена рубки, покрытая упругим аквапластом, и чашка с чаем на столике, и пластиковая ложечка, которую толстяк только что вертел в пальцах…

Не было лишь Каджар-хабиба.

– Что это значит?

Шах – грозовая туча – воздвигся во главе стола. Все поспешили склонить головы. Карающий меч незримо простерся над собранием, и никто не желал стать первой жертвой.