Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ

Двигатель остановился. Теперь ракета лишь по инерции стремилась к лунной поверхности… Вращение колоссального лунного шара делалось все заметнее.

— «Елена! Мукс! Вставайте! — бросился Горянский будить их.

— Мы подлетаем к луне!»

Но Мукс, проснувшийся еще раньше его возгласа, уже прилип к окну.

— «Это — земля, мистер Горянский, — кричал он, — мы прилетели обратно! — Только какая она старая, сморщенная, желтая и нехорошая, — как лимон!.. Она состарилась, пока нас не было.

— Какая же это луна? У луны должны быть рот, нос и уши. Она должна скалить зубы — вот так!..

— А это — земля, только мы прилетели к ней с другого края!

— Мистер Горянский, мы опустимся прямо на гору, не правда ли?»

Через минуту Елена прильнула к окну рядом с Муксом.

— Так вот она эта планетная гавань, в которую они должны сейчас причалить! — Она не так уж необыкновенна, Мукс отчасти прав: — она напоминала Елене не землю, правда, но те земные карты луны, которые ей приходилось видеть; лунные пики, кряжи и горные цепи пересекались по всем направлениям. Вулканический характер поверхности сразу бросался в глаза. Рука времени и космических сил избороздила и исцарапала ссохшееся лунное тело.

Только двенадцать верст оставалось до луны. Ракета уже начинала вступать в сферу лунного притяжения. Еле заметное возвращалось тяготение: стакан, выпущенный из рук, уже не висел неподвижно, а медленно плыл к переднему окну.

Пора было приводить в движение передний двигатель; Горянский подвинул на полмиллиметра второй рычаг; широкая струя газа застлала половину окна — начиналось реактивное торможение ракеты.

Задний двигатель не работал уже почти час, и ракета двигалась лишь по инерции, а теперь — просто падала на луну, постепенно замедляя противодействием второго двигателя силу падения.

Восемь… шесть… пять… четыре… тысяча!..

Сила тяжести начинала чувствоваться…

Взяв банку со стола, Елена с удивлением почувствовала ощущение веса, от которого она уже успела отвыкнуть; тарелка, которую она по старой привычке спокойно выпустила из рук, наклонно упала на пол в направлении передней стенки каюты и разбилась.

В ногах и во всем теле ощущался слабый зуд…

Чувствовалась легкая, еле уловимая тошнота, как на аэроплане, при переходе к планированию.

Но передвигаться внутри ракеты сделалось гораздо легче, можно было определенно ступить на пол, не цепляясь за ремни, без опасения взлететь в воздух.

Тысяча… пятьсот верст… четыреста пятьдесят… — ракета падала на луну, но реактивный двигатель действовал.

Все шире и шире врывалась газовая струя спереди — падение явственно замедлялось.

Четыреста… триста… двести пятьдесят… двести… ракета уже не падала, а быстро опускалась к лунным кряжам.

Шар луны красиво вращался перед Еленой, Горянским и Муксом, холодный и темный, без пятен леса, без сверкающих океанов, без блистающих ледников, сухой, мрачный, гористый и пустынный…..

Как встретят там жителей земли?

Может, уже сбегаются толпы лунных обывателей, чтобы посмотреть на опускающуюся, как громадный болид, ракету?!

Семьдесят пять верст. пятьдесят… тридцать…

Очевидно, там нет атмосферы — слишком отчетливо и точно можно разглядеть малейшую подробность: и цвет поверхности, серовато-желтый, и никого: — ни одной двигающейся точки, которую можно было бы принять за живое существо; только громадные коричневые скалы пирамидальной формы вместе с поверхностью проплывают вправо…

Горянский лихорадочно фотографирует ландшафт за ландшафтом…

Двадцать пять… пятнадцать… десять… восемь… пять… три… верста!..

«Победитель» почти приостанавливает спуск и висит над иссеро-желтой равниной, как дирижабль; только равнина как будто подымается к нему.

Все уже и уже становится круг горизонта…

Вот громадная вершина острого черного пика виднеется почти вплотную с окном «Победителя»…

Четко выделяются громадные бурые трещины…

Влево раскидывается огромный лунный кратер, зловещий и жуткий, — в него вглядываются путешественники в надежде увидеть кого-нибудь…

Никого!.. Гигантское черное отверстие уходит во мрак, может быть до самого центра луны… Там — бездна…

Под «Победителем», совсем близко, в нескольких саженях виднеется ровное пространство с ссохшейся зеленовато-серой почвой…

Никого!..

Горянский возбужденно передвигает рычаг на последние полмиллиметра… толчок… еще толчок!..

Упруго содрогаются пол и стенки ракеты…

«Победитель» благополучно опускается у подножия гигантского пика…

Они — на луне…

Горянский судорожно бросается к телефону.

— «Алло! Земля! Чемберт! — лихорадочно вызывает он. — «Победитель» причалил!.. Мы уже на луне!»

— «Поздравляю! — доносится серьезный задумчивый голос Чемберта, — теперь я могу сообщить вам одну вещь, которая вас ошеломит. Сколько времени пробыли вы в ракете?»

— «Девятнадцать часов сорок три минуты семнадцать одна сотая секунды», — отвечает Горянский, взглянув на хронометр.

— «А вы знаете, какое число сейчас на острове? Пятнадцатое ноября восемнадцатого года!

— Я не хотел сообщать вам до сих пор, так как все время получал от вас известия по радио, знал, что все обстоит благополучно и хотел приготовить вам маленький сюрприз к вашему прибытию; — я решил, что сообщу вам об этом не раньше, чем вы будете на луне.

— Земные хронометры сделали за это время более девяносто суточных оборотов…

— Три месяца один день и полчаса прошли с момента отправления ракеты до этого нашего разговора с вами!

— Зеленые ростки пшеницы, едва зеленевшиеся при вас, уже сжаты и дали обильный урожай…

— Признаюсь вам, я с большим трудом удерживался до сих пор, чтобы не сообщить вам об этом…

— Все вы помолодели ровно на три месяца… Я только начинаю неопределенно догадываться, почему это произошло».

— «Не может быть! — воскликнул ошеломленно Горянский. — Так значит Эйнштейн прав! Наш полет — наглядная демонстрация принципа относительности!..»

— «Елена, — обратился он к жене, — ты подумай только: этот ужасный Чемберт злостно скрывал от нас все время, что мы скрали у Хроноса три месяца один день и полчаса!.. Это, впрочем, так и должно было быть: время, по прекрасному выражению нашего Лобачевского, который является одним из предшественников Эйнштейна, — есть лишь движение для измерения других движений; оно всегда относительно; нет абсолютного времени, одинакового для всех; оно зависит от скорости: чем быстрее движение, тем медленнее время; мы бешено мчались через пространство, и три земных месяца растаяли в двадцать часов…

— Но любопытнее всего, что мы на самом деле психологически и физически пережили именно только двадцать часов и разница эта не только на хронометре; — щеки мои гладки, ты видишь? А я брился перед отправлением на острове; на земле, ты можешь себе представить, какая-бы выросла щетина за три месяца?»