Федор Чешко - Архангелы и Ко

И умолк, закрасневшись слегка.

«Я не вру, ваша честь, — завывал колоброд, —

Мне страшны воровство и война.

При малейшей опасности слепну, как крот,

А еще меня корчит и пучит до рвот

От еды, конопли и вина.

Мама часто роняла меня вниз башкой

С чердака на засохший цемент.

И с тех пор я больной и трусливый такой,

А еще я с тех пор импотент».

«И вдобавок кретин, — подытожил святой. —

Ишь, заслуга: не мочь нагрешить!

Что ж, однако, мне делать с тобой, милый мой?

Испытательный срок предложить?

Распорядок приема стандартен для всех:

Уходи и вернись через год.

Если год проживешь без намека на грех…» —

«Понял», — горько всплакнул колоброд.

Он плотнее закутал в тряпье телеса

И глаза рукавом промокнул,

А святой воровато взглянул в небеса

И как будто бы им подмигнул.

Вышину не пятнали в тот день облака,

Чист и ласков был солнечный свет…

Что же там, в синеве, громыхнуло слегка —

Будто взгляду святого в ответ?

Для Петра год мелькнул,

как стрела сквозь камыш, —

В треске митингов, в схлестах идей.

Из трущоб, из-под вблеск раззолоченных крыш

Он спасал непогасших людей.

Вникнув в жизнь на земле, Петр озлился, как бес,

И чудные случились дела:

Он пришел наспасать себе душ для небес,

А спасал для мучений тела.

Иногда, улучив пару кратких минут,

Петр замаливал вольность свою:

Души праведных нынче понадобней тут,

Чем на вечном покое в раю.

Но когда он собрался в обратный поход,

Душ пяток за ним все же плелись.

Целых пять новичков за без малого год!

Для почина и то — завались.

Ну а что ж колоброд? Как велели, предстал

У Петра на возвратном пути.

Правда, Петр колоброда того не узнал

И хотел было мимо пройти.

По последнейшей моде вечерний костюм

(Тыщи три за один матерьял);

Запах — то ли «Шанель», то ли «Ричи Парфюм»…

Нищий времени зря не терял!

«Сколько див приключилось со мною за год!

Счастье хлынуло, как из ведра, —

Доверительно вымолвил экс-колоброд,

Чинно взявши под локоть Петра. —

Бог, прослышав небось, как я долго страдал,

Вдруг страданья мои утолил.

Билли Гэйтс на коленях меня умолял

В управление взять весь его капитал,

И — представьте, мой лорд, — умолил.

Я в момент растерял хворобливость свою,

Стал отважным, как гиппопотам;

И красивые девы в повзводном строю

Всюду шлялись за мной по пятам…»

«Ну, и ты…» — «Я не пил,

не любил баб, не крал,

Упаси меня Бог, экселенц!

Сверх зарплаты я лишней копейки не взял

И сквозь суетный блеск мишуры да зеркал

С честью нес аскетизма венец!»

«Что не крал — хорошо, —

Петр покашлял в кулак. —

А с чего же, к примеру, не пил?

Ведь не грех, коль с умом!» —

«Ваша светлость, да так…

Не привык… Опасался… Сглупил…»

Усмехнулся святой: «Говори же смелей,

Что ж ты хочешь за этот… венец?» —

«Мне, начальник, за праведность жизни моей

Поскорее бы в рай наконец!»

Петр взглянул на него, как солдат на блоху:

«Дураку, видно, ум не пришить!

То ты праведной звал импотентность к греху,

А теперь — непривычку грешить?

Я насквозь тебя вижу, отродье ужей!

Приговор же мой будет таков:

Знаешь, друг, мы ведь в рай не пускаем ханжей,

И уж паче того — дураков.

В общем, так: доживи. Как помрешь — заходи.

Да прихлопни раззявленный рот».

…Долго вешкой торчал на пустынном пути

Ошарашенный экс-колоброд.

А над миром качались слепые дожди,

В перелесках безумствовал май,

От медвяного духа щемило в груди

И хрустально сверкал далеко впереди

Все еще не потерянный рай.

Что? Мораль? Вот привычка, как сладкий творог,

Мазать смысл на пампушки баллад!

Ну, извольте. Начинкой не красят пирог.

Напоказная святость — одна из дорог,

Что уводят под вывеску «Ад».

Что ж еще можно вылущить из шелухи

Легкомысленных шалых стихов?

Глупость с ханжеством — это не горсть чепухи,

Глупость с ханжеством — это отнюдь не грехи,

А горшки для взращенья грехов.

Началось все это безобразие с того, что дева пообещала близнецам показать, где раки зимуют. Напрасно, конечно, пообещала; рак-то один-единственный, а близнецов — сами знаете. Затеялась драка. Прибежал Орион и выпорол близнецов поясом. Дева упала в обморок на скорпиона. Дальше — больше. Гончие псы всей стаей отправились разбираться со львом (видите ли, давно хотелось). Водолей оседлал кентавра, и они провозгласили себя новым единым и неделимым созвездием «Всадник». Весы с треском развалились на созвездия правой чашки, левой чашки и коромысла. При этом особо невзвешенно повела себя стрелка; сперва пожелала отломаться от коромысла и присоединиться к стрельцу, а потом, отломавшись-таки, поставила на стрельце южный крест и назвалась созвездием сходняка. Змееносец смотрел, слушал, а потом заплакал и повесился на змее…

…Злобным шепотом проклиная поганца Клауса, его поганую «рапсовку» и его же поганый рацион, якобы уберегающий от посталкогольного бреда, Матвей заворочался и сел. В койке чавкало, как в болоте, — очень хотелось верить, что только от пота и ни от чего кроме пота. Молчанов бесполезно обтер мокрое лицо мокрыми пятернями, скользнул рассеянным взглядом по своему отражению в черном иллюминаторном стеклобронепласте, затем глянул на гипнопассиватор… да так и окаменел, таращась.

Гипнопассиватор был выключен. «Какого черта, ночь же еще…» Экспедиционный бухгалтер так бы и не заметил, что думает вслух, не откликнись кто-то на его изумленную реплику ехидненьким: «А если думать не только спинным мозгом?»

Матвей завертел головой в поисках таинственного откликальщика и опять ушибся взглядом об иллюминаторное «стекло». Ну да, конечно. Черное редкозвездье там, снаружи, не имеет никакого отношения ко времени суток. «Каракал» вышел из сопространства. Перелет завершен? Ну и хрен с ним. Все едино неясно, почему вырублен гипноз: таймер показывает чуть больше трех часов корабельной условной ночи… Неужели некий пьяный кретин с вечера отключил-таки искусственный сон?! Да… да нет: через пять минут после такого отключения сюда бы натромбовалась целая свора ремонтных исп-механизмов…