Сэм Хьюз - Отдел антимеметики

Утром того дня, когда является వ, Адам чистит зубы. Из уголка его глаза выпадает крохотный чёрный слизняк и исчезает в отверстии раковины.

— Мпфгл?

Одной рукой он чешет глаз, другой держит истекающую пеной щётку. Смотрит на себя в зеркало повнимательнее. Так и есть — там, глубже, сидит ещё один, потолще, а хвостик торчит наружу из слёзного протока.

— Это мне без надобности, — бормочет он. Сплёвывает, полощет рот, достаёт из несессера пинцетик. Аккуратно хватает крохотный, виляющий хвостик и вытаскивает слизняка наружу. Это не больнее, чем вырвать волос из носа. Адам кидает слизняка в раковину вслед за его сородичем и смывает их вместе с остатками пасты.

Несколько долгих секунд он глядит в слив раковины. Как будто он что-то забыл. Но не может понять, что именно. Он мотает головой и идёт одеваться.

Уилер уже почти месяц колесит по гастролям с Новоанглийским Симфоническим Оркестром. Это — последний зал на маршруте, последняя ночь гастролей, и Уилер не знает, что об этом думать. Гастроли для него — возможность открыть для себя своеобразную жизнь на грани, когда можно отринуть почти все мирские заботы и просто жить от сна к поездке, от поездки — до концерта, и от концерта — до подушки. На бумаге это кажется оригинальным, но четыре недели такой жизни измотают кого угодно. На этом этапе гастролей даже у самых жизнерадостных оркестрантов начинают сдавать нервы, а гастрольный репертуар кажется приевшимся и однообразным. Давно пора что-то поменять.

Вчера вечером менеджер прислал что-то насчёт планов на будущие недели. Наверное, пора уделить им внимание.

Утренние репетиции начинаются в 11. Уилер едет в зал на такси, прихватив свой фрак и скрипку. Скрипка — семейная драгоценность, ей больше сотни лет, и когда он ездит по гастролям, то глаз с неё не сводит. (Фрак же совершенно обычный). Концертный зал находится в самом центре центра города — в мешанине путаных забитых улиц, поездка на такси превращается в тягомотину, хотя час пик уже миновал.

За дверями зала царит бедлам, но это совершенно типичный предконцертный бедлам, к которому Уилер привык за свою долгую карьеру. Он докуривает сигарету на улице и ныряет в водоворот техников, музыкантов и администраторов. Добирается до гримёрки, переодевается, достаёт и настраивает скрипку. Листает ноты сегодняшнего выступления — скорее от скуки, чем чтобы освежить память. Всю программу он уже успел зазубрить.

Есть время побездельничать, так что он листает на телефоне новостные заголовки. Набирает популярность очередной жуткий повальный заскок, который Адам совершенно не понимает. Теперь надо нарисовать вертикальный чёрный прямоугольник на стене, на зеркале или поверх какой-нибудь картинки. И что-то пропеть. Уилер не разбирает слов напева. Они на каком-то незнакомом языке. Он не певец, но исполнял произведения с текстом на латыни, немецком, греческом, французском… а у этого языка какой-то нелепый искусственный дух, словно взяли обычный английский язык и перемешали все гласные с согласными.

Репетиция проходит сносно. Уилер давно дал себе зарок не сачковать на выступлениях, и играет прилично. Но ему кажется, что изрядная часть оркестра на что-то отвлекается. Они пропускают некоторые знаки вступления. Он со значением переглядывается с дирижёром, тот отвечает раздосадованным взглядом. На обеденном перерыве, во второй половине дня, дирижёр — его зовут Луян — сообщает ему вполголоса:

— Им надо привести в порядок глаза.

Уилер не совсем понимает, о чём речь. Рефлекторно он трёт свой глаз пальцем. Утренние воспоминания пытаются пробиться на поверхность, но безуспешно.

— В смысле, лазерную коррекцию сделать?

Луян в ответ издаёт несколько непонятных звуков и убредает прочь.

Двери зала открываются, слушатели заполняют места. Как всегда, наступает недолгий момент серого безмолвия, когда Уилер ждёт, чтобы механизм оркестра пришёл в движение. Сегодня это ожидание ощущается особенно сильно, впивается глубоко. Появляется необычное желание сбежать. «Конечно» — думает он. «Можно взять и похерить всю карьеру. Скрипку в футляр и вон за дверь. Может даже такси ещё не уехало».

Но он отгоняет эти мысли. Просто незрелая фантазия. Гастроли слишком затянулись. Ещё один концерт — и на этом всё.

Наконец — пора. Он на месте, он в своей стихии, он в свете софитов. Сегодня вечером для начала дали Шостаковича. В начале идёт сонный, завораживающий, почти чрезмерно эмоциональный ноктюрн, но вскоре концерт набирает обороты и становится энергичным, буйным, диким. Произведение не из коротких, играть утомительно и по большей части — мучительно непросто. Но сегодня он в форме. Играет почти идеально, а слушатели — которых он не видит и не слышит — похоже, благоговейно внимают.

Проходит четыре пятых произведения и словно спадает какое-то заклятие. В атмосфере зала что-то меняется. Температура в огромном помещении словно подскакивает на несколько градусов. Что гораздо заметней и тревожней — музыка за спиной Уилера сходит на нет. Останавливается и дирижёр.

Уилер в недоумении играет ещё пару секунд, повинуясь внутреннему хронометру. Но ещё через мгновение становится ясно, что что-то не так, и все, кроме него, это видят. Он украдкой поднимает взгляд от скрипки и понимает, что Луян глядит прямо на него. Более того — таращится весь оркестр, с одинаковым выражением застывшей, едва сдерживаемой яро…

Их подменили.

Оркестра больше нет. Все семьдесят музыкантов пропали. То, что заняло их место — не люди, но чужеродные существа, непропорциональные столбы розовато-коричневатой плоти. Каждый из них увенчан тяжёлой выпуклостью, испещрённой слизистыми органами чувств и растяжимыми отверстиями, а с самых макушек свисают полосы мерзкого лишайника сомнительной окраски. Они затянуты в чёрно-белую ткань причудливого покроя, который то скрывает, то подчёркивает их бугристую, непостоянную структуру тел.

От страха Уилер запинается и едва не падает со сцены в зрительный зал. Его живот скручивают рвотные позывы, но какой-то участок мозга в исступлении не поддался панике и сообщает ему: « Постой. Ничего не изменилось. Люди всегда так выглядели. Верно? Что стряслось? Что не так? »

В оцепенении он смотрит в темноту зрительного зала. Безмолвная энергия, исходившая от зрителей, поменялась. Их тоже подменили, он это знает. И знает, что его самого не подменили. Вот, что не так.

Прижимая скрипку к груди, Уилер неровным шагом проходит по сцене, мимо дирижёра, в сторону кулис. Пока он идёт, музыканты поднимаются с мест, роняя инструменты. Уилер спотыкается о пюпитр виолончелиста, но восстанавливает равновесие. Дирижёр медленно идёт за ним, остальные музыканты следуют за ним по пятам.