Павел Иевлев - Те, кто жив

— И правильно. Так и надо. Врага расчеловечивают, чтобы проще убивать. Рефлексии ни к чему, дело военное.

— С одной стороны ты прав, — признал я. — А с другой — вот эта накачка потом так аукнется… Не хочу, чтобы они стали поколением «детей войны». Это очень многочисленное поколение, и оно навсегда изменит Коммуну. Мне кажется, этого ещё никто толком не понял.

— Ну да, — хмыкнул Борух, — один ты знаешь, как правильно Родину любить. Вот смотрю я на тебя и каждый раз удивляюсь — такой циник и мизантроп по убеждениям, и такой наивный романтик в душе.

— Чего это «наивный»? — обиделся я. — Я реалист!

— Хреналист, — обидно засмеялся майор. — Вот ты про «многочисленное поколение» сказал, а почему оно такое многочисленное? Не задумывался?

— Ну, — замялся я, — демографическая политика Совета…

— Ой-ой, я вас умоляю! Ну, ты же инженер в анамнезе, математику знать должен. Посмотри, сколько здесь детей лет двенадцати-четырнадцати, — и сколько женщин возраста тридцать плюс. И посчитай — хоть на пальцах, а хоть на компьютерах своих — сколько каждая из них должна была родить в те три года? Ну?

— Я так навскидку не могу…

— Вот я и говорю — наивный ты, писатель, как чукча в чуме. Ни хрена вокруг себя не видишь, ещё меньше понимаешь, но, конечно, окромя тебя мир спасать некому…

Вот сейчас обидно было, да. И ведь главное — цеплялся мой глаз за эти цифры, но как-то в голову не вошло. Нет, никакая «демографическая политика» не могла дать такого пика. Кстати, не слишком ли разнообразен фенотип у здешних детишек? Исходно в Коммуне были почти сплошь русские да евреи (русские евреи — всегда больше русские, чем евреи). И редкие исключения, вроде Вазгена и Мигеля, которого Борух из вредности и принципа так и звал «Хулио». Но при этом среди детей только что совсем чёрных негров нет. Вот, скажем, моя белобрысая любимица Настенька — вообще не пойми какой типаж. Белая, как мрамор, незагорающая тонкая кожа, прямой тонкий нос, высокий чистый лоб, волосы цвета полярного снега, такие светлые, что кажутся седыми, и глаза цвета морского льда. Вырастет — будет Снежная Королева, разбивающая глазами-льдинками мужские сердца. Очень, очень необычная девочка. А ведь ни одного взрослого коммунара, который годится ей в родители, я не видел! Генетика, конечно, штука сложная, она могла уродиться в какую-нибудь прабабку — носительницу последствий призвания блондинов на Русь, но среди детей было немало мулатов, азиатов и даже странных ребят типажа, пожалуй, полинезийского. Эти-то откуда взялись?

Нет, прав Борух, ни черта я тут не понимаю… Лох я развесистый.

— Что, призадумался? — хлопнул меня по плечу майор.

— Угу, — мрачно откликнулся я.

— Идеалист ты, Тёма, — сказал он сочувственно. — Хоть и циник местами. Придумал себе идеальную Коммуну и живёшь в ней, начисто игнорируя реальность. Жениться бы тебе… И не на су… красотке этой рыжей, которая два слова правды подряд не скажет, а на нормальной бабе, которая тебя будет любить, кормить, мозги вправлять и детей рожать. Пойдут свои дети — перестанешь про чужих думать.

— А твой-то как? — поспешил я перевести разговор. Мне было стыдно.

— Да растёт, что ему сделается. Шустрый такой пацанчик… Кстати, слыхал — Олег наш пропал.

— Как это?

— Повёл «осликом» обменный караван в Альтерион. Связки все нахоженные, сто раз проверенные… Но караван и туда не пришел, и назад не вернулся.

— Что думаешь?

— А что тут можно думать? — мрачно буркнул майор. — Дело известное…

С тех пор, как противостояние с Комспасом, который тут называют «агрессорами», перешло в открытую фазу, наши операторы стали объектом охоты. По себе знаю, шрамы остались. Но и свернуть все обменные операции Коммуна не может, потому что репутация, да и критичный импорт есть. Так что караваны ходят. С «осликами» — слабыми операторами, способными только на самые простые маршруты. Цинично — но они менее ценны, чем даже я.

— Ладно, — прервал мои размышления Борух, — пойдём к Палычу, он нам предстартовую накачку делать будет.

— С вазелином?

— Вазелин, товарищ, надо заслужить

Председатель Совета Первых был пессимистичен:

— Ну что вы там увидите, — говорил он, — и что поймёте? Нет, я не против разведки, но без всей этой лирики «познай врага своего». Если враг не сдаётся — его уничтожают!

— Я была бы не против, если бы они как-то сами собой победились, — гнула свою линию Ольга, — но давай будем объективны — у нас нет ресурсов для уничтожения кого бы то ни было. Ни человеческих, ни материальных.

— С городом мы получили достаточно оружия и боеприпасов!

— Кстати, не помните, кто вот так же точно топал ногами и запрещал мне проводить ту операцию? — невинным тоном осведомилась Ольга. — Кто был настолько категорически против, что мне пришлось проводить её своими средствами и за ва… чьей-то спиной?

Председатель смотрел на неё, как солдат на вошь.

— Кроме того, этим оружием надо кого-то вооружать, — сказал Ольга. — И не только детишек.

— Эти детишки, между прочим… — он глянул на меня и осёкся. Я сделал вид, что ничего не слышал.

— С тобой бесполезно спорить, — устало махнул рукой Председатель. — Всё равно по-своему сделаешь. Не человек, а чирей на жопе. Всегда такая была…

— Не всегда, Палыч. Не всегда, — неожиданно тихо сказала Ольга. — Но что б с нами было, если б я не стала такая?

Снега навалило уже по ступицы, но загруженный кузов прижал к дороге ведущие колеса, и машина пошла увереннее. Возле Института орудовал военный путепрокладчик БАТ-М, могучим отвалом отгребающий снег от грузового пандуса, по которому выгружали в подвал какие-то ящики, тюки и коробки. Работа кипела, и Ольге пришлось ждать очереди на разгрузку. Иван сразу выскочил и ухромал куда-то в сторону начальства, а она сидела в кабине и наблюдала за жутковато выглядевшим сквозь темноту и снегопад бульдозером. Он ворочался и взрёвывал в светящейся ауре подсвеченного снега, выплёвывая в чёрное небо клубы солярного дыма, как какое-то хтоническое, выползшее из-под земли чудовище.

— Пошли! — Иван открыл дверь кабины так внезапно, что девушка подскочила от неожиданности.

— Но разгрузка…

— Сейчас подойдёт водитель, дальше они сами. Ты слишком ценный кадр, чтобы баранку крутить, — засмеялся Громов.

В Институте царила суматошная суета торопливой эвакуации — по полутёмным коридорам и еле освещённым аварийными лампами лестницам люди несли, катили и тащили волоком самые разнообразные предметы — от стульев и тюков свёрнутых штор, до блоков электронного оборудования. Это напоминало разворошенный муравейник.

— Куда они? — спросила удивлённая Ольга.