Павел Иевлев - Те, кто жив

Мне стало стыдно — вообще-то, я как оператор должен был сам догадаться. Покрутил в планшете структуру, прикинул… Это не так-то просто, на самом деле, — понять, в одном срезе реперы или нет. Между ними может вообще не быть прямого резонанса, а именно резонансные связки были первичны для создателей планшетов — кто бы они ни были. Но я хромаю в теории. Я и практик-то так себе.

— Да, с высокой вероятностью есть. Возможно, даже несколько. Но определил пока один, и он далеко.

— Насколько далеко?

— Не знаю. Встроенного дальномера в этой штуке нет. Но направление покажу.

Мы шли по улицам, вздрагивая от периодических хлопков и ударов. Прохожим было на нас плевать, нам на них, в общем, тоже. Один раз увидели, как возле свежей дыры в земле какой-то человек в оранжевой униформе смывает шлангом брызги крови и плоти, а потом устанавливает раздвижной, как фотоштатив, треножник, пишет на его табличке что-то маркером и уходит. Венок вешать не стал. Наверное, это не входит в его обязанности. Может быть, не дождавшись к вечеру пропавшего, родные побредут по ежедневному маршруту, вглядываясь в свежие таблички кенотафов. А найдя, зарыдают и пойдут плести веночек. А может, и не зарыдают. И не пойдут. Может, пожмут плечами и станут жить себе дальше, пока очередной хлопок сверхзвуковой каменюки с неба не превратит в облако красных брызг уже их.

Через час, поняв, что до репера дальше, чем можно было бы надеяться, мы спустились в метро, определив его по характерному пассажиропотоку в дверях станции. Сориентироваться в схемах и названиях на стенах было невозможно, но один из тоннелей шёл в нужном нам направлении. На платформе стояла будочка с каким-то мужиком в униформе, люди подходили к нему и что-то передавали в окошко. Возможно, деньги за проезд. Мы пренебрегли, и нас никто ни о чём не спросил. Может, решили, что у нас проездной.

Поезд, вытолкнув из тоннеля горячий ветер, застыл у платформы. Он не был похож на наши — цилиндрический в сечении, с обтекаемым носом, без кабины машиниста спереди и разделения на вагоны. Двери уехали вверх, пассажиры вышли, пассажиры вошли — ну и мы с ними. Внутри оказались пары стоящих лицом друг к другу кресел с каждой стороны длинного салона, гнутые окна, светильники на потолке. Никто не стоял, все сели, мест хватало. Вообще, поезд был полупустой, да и на платформе народ не толпился — то ли время не пиковое, то ли от перенаселения этот город не страдает.

Двери опустились, коротко прошипел воздух, заложило уши. Такое впечатление, что вагоны тут зачем-то герметичны. Никто не объявил следующую станцию, поезд тихо тронулся, очень быстро набирая скорость, и втянулся в тоннель. Новые пассажиры достали из сумок газеты и книги, развернули их и погрузились в чтение. Наверное, эпоха телефонов тут не наступила. На нас по-прежнему никто не обращал внимания, хотя мы, мягко говоря, сильно выделялись. Впрочем, друг друга они так же игнорировали. Возможно, не видели смысла заводить лишние знакомства. Чтобы потом не переживать, когда брызги от нового приятеля смоют шлангом в канализацию. Кстати, я до сих пор не видел тут ни одного ребенка и даже молодого человека. Все окружающие выглядят на тридцать лет и старше, одеты в неяркую, практичную и лишённую признаков моды одежду, у женщин не видно косметики и украшений. И у всех какое-то общее печальное равнодушие на лицах. Похоже, людям не стоит постоянно напоминать о том, что они смертны. Даже если статистика благоприятна.

Поезд летел в темноте тоннеля, и мы понятия не имели, куда. Но направление нас устраивало, ехал он прямо, так что мы немного расслабились. Я вытянул натруженные ноги, сгрузил с себя автомат и рюкзак. Кресло оказалось удобным, и я уже почти задремал, когда свет погас, прекратился ровный гул моторов, и поезд стал замедляться, двигаясь по инерции. На потолке вагона зажглись тусклые аварийные огни, читать стало темновато, и пассажиры зашуршали своей макулатурой, сворачивая её и убирая. Никто не паниковал, и даже, кажется, вовсе не волновался. Вагон остановился, за окнами была темнота туннеля. Постепенно стало душно и жарко, но люди продолжали спокойно сидеть, и мы следовали их примеру, поскольку не могли придумать ничего лучше.

Вагон дёрнулся, свет зажегся, поезд быстро набрал скорость и помчался дальше, пассажиры вернулись к чтению.

— Починили, видать, — сказал Борух.

Внезапно в окна хлынул яркий солнечный свет, а вертикальное ускорение вдавило в кресла — поезд выскочил из тоннеля и теперь, как вагонетка в «русских горках», стремительно взлетал по дуге на высокую решётчатую эстакаду. Мы поднимались всё выше и выше, и перешли в горизонталь на высоте метров, наверное, пятидесяти. Отсюда открывался широкий, но довольно скучный обзор — внизу развернулась практически пустая равнина, кое-где размеченная прямоугольниками сельскохозяйственной деятельности. Разнообразила его только такая же конструкция, идущая рядом. На наших глазах по ней просквозил встречный состав.

— Смотрите, смотрите! — Андрей показал вниз, и я разглядел валяющийся на земле под параллельной эстакадой разбитый всмятку поезд.

Это не добавило оптимизма, но деваться было некуда. Тем более что наш вагон летел ровно, не раскачиваясь, с тихим ненавязчивым гулом моторов и очень, очень быстро. Я смотрел в окно и видел периодически вспухающие на земле облачка выбитой вверх земли. Сами метеориты — или что это там такое падает — разглядеть было невозможно, слишком быстрые. Странно, что от них не оставалось следов в атмосфере, как будто они возникали сразу у земли. Хлоп — и только брызги.

Эстакада пошла вниз, вызывая внутри неприятное чувство падения, и вскоре поезд с лёгким хлопком влетел в тоннель. За окнами снова стало темно, а пассажиры завозились, готовясь к выходу.

— Кажется, куда-то прибыли… — сказал Борух.

У меня же нарастало чувство близкого репера, похожее на… Да ни на что не похожее, не знаю, с чем сравнить. Просто я в какой-то момент понял, что он вот там, не очень далеко, и становится ближе, о чём и сообщил остальным.

Поезд, замедляясь, вкатился на платформу станции — совершенно такой же, как та, с которой мы выехали. Прошипели двери, уезжая вверх, часть пассажиров вышла, часть осталась — видимо, не конечная. Мы, конечно, вышли. Судя по ощущениям, до репера оставалось с полкилометра, не больше.

Мы поднялись наверх по длинной широкой лестнице, вышли из стеклянных раздвижных дверей и просто пошли по улице. Редкие пешеходы, ещё более редкие машины — довольно скучного утилитарного дизайна и неярких цветов. На мой беглый взгляд, этому срезу вообще присуща блёклость и невыразительность. Одежда, интерьеры, архитектура — всё спокойное, однообразное, очень умеренно и унитарно украшенное. Вот и помещение с репером оказалось точно таким же, как и то, в которое мы попали в начале. Только без дырки в полу и крыше. Вписанная в большой зал купольная ротонда, посередине которой стоит обрамлённый невысоким бордюрчиком чёрный цилиндр.