Андрей Максимов - Самоубийство Земли [Повести и рассказы]

Все поняли, на что намекает Пупсов и уставились на Хранителя Света.

Светила скупая луна…

Петрушин вышел из своего домика, запер дверь и пошел к Медведкину.

Петрушин шел спокойным, ровным шагом: глаза его постепенно привыкли к темноте, а солдат он не боялся, потому что знал точно: ночью в Великой Стране не спит только тот, у кого есть дела. А у солдат какие дела ночью? У них и днем-то с делами не особенно густо…

Петрушин шел и изо всех сил старался не думать. Он уже понял: мысли приходят из жизни, больше им неоткуда взяться. Ну а если жизнь печальная, то и мысли — соответственно…

Он изо всех сил старался не думать о том, что уже который день не может написать ни строки, а когда он не пишет, то ощущение такое, будто жизнь остановилась, а он торчит посредине этой жизни словно памятник Великому Конвейеру — такой же громоздкий, нелепый и бессмысленный. Впрочем, об этом размышлять было не только глупо, но и небезопасно: ведь мысли непременно уходят в жизнь, и ведут по ней, а куда может завести такое сравнение?

Петрушин изо всех сил старался не мечтать про антитолпин… Хотя, конечно, хотелось изобрести такую штуку, которая фантастическим образом подействовала бы на жителей Великой Страны, и они вдруг стали бы каждый по себе. Слово «антитолпин» Петрушину ужасно нравилось… Но, кроме самого слова, Петрушин ничего больше про антитолпин не знал — ни как он выглядит, ни, тем более, как его изобрести. А чего мечтать понапрасну, да еще про такое неконкретное?..

Потом Петрушин постарался не думать о Ней, не вспоминать, что Она давно не приходила к нему, не размышлять о том, что без Нее жилище его превращается в пристанище одиночества, а что можно сочинить в пристанище одиночества? Какие-нибудь глупые сантименты да и только… Вот ведь и к Медведкину он идет не за тем, за чем идут все остальные плюшевые, но лишь для того, чтобы увидеть Ее.

И тут Петрушин испугался: как бы не начать думать о том, зачем идут к Медведкину все остальные. Благородная непонятность их общего дела не только не вдохновляла Петрушина, но даже вызывала легкое, как жжение, раздражение.

Петрушин зашагал еще быстрее, будто хотел убежать от своих мыслей.

Подумал: одиночество — это когда жизнь не дарит ни одной приятной мысли. А потом решил печально: ну ни о чем нельзя подумать, совсем ни о чем.

Скупая луна высвечивала шесть силуэтов: пятеро стояли, шестой лежал. Над их головами чуть покачивался шнур выключателя.

— Ну что? — ухмыльнулся Пупсов и поднял голову. — Какие будут предложения по поводу моего предложения? Или будем голосовать, как требует Медведкин? — Он обвел друзей взглядом и нервно зевнул.

Тревожная тишина повисла в воздухе и задрожала.

— Друзья могут нас неправильно понять, — почему-то прошептал Зайцев. — Они нас ждут там, а мы в это время тут…

От его голоса тишина задрожала еще сильнее и лопнула. Все непроизвольно втянули головы в плечи.

И тут сказал свое веское слово Крокодилий:

— Нельзя, так сказать, опускаться до этого… до… самоуправства. Нужен суд этих… друзей. Наш плюшевый суд.

И тогда, с достоинством отвернувшись от Хранителя Света, они зашагали своей — общей для всех — дорогой.

Подходя к дому Медведки на, Петрушин увидел Ее — точнее Ее тень. Тень скользнула по двери дома и исчезла за углом.

«Она? Не Она? — вздрогнул Петрушин — Неужто галлюцинации начались от этих мыслей?»

И тут из-за угла появилась Матрешина.

— Истина, — звонко крикнула она.

— Не видишь, что ли, это я — Петрушин, — приветливо улыбнулся Петрушин.

Матрешина смотрела на него, не мигая. Недобрый огонь в ее глазах высвечивал верность неясным идеалам.

— Пароль, — сказала она уже сквозь зубы. — Я говорю: истина. Твой ответ, друг?

Петрушин махнул рукой и направился к двери дома.

— Истина, — повторила Матрешина в третий раз, и слово это прозвучало как угроза.

— Правда.

— Истина, — раздалось по ту сторону двери.

Дверь открылась. На пороге стоял Медведкин.

— Опаздываете, — назидательно сказал он. — Друзья уже собрались. Ждут.

В комнате висел полумрак. Очертания исчезли, вокруг стола сидели тени. Ощущение чего-то неясного, но чрезвычайно важного витало в воздухе.

Петрушин прошел в угол комнаты. Огляделся: Ее не было.

Совершенно некстати раздался чей-то храп. Столь приятное и необходимое ощущение тотчас пропало.

— Пупсов? — не то спросил, не то позвал Зайцев.

В ту же секунду храп исчез, на смену ему пришел уверенный голос Пупсова:

— Именно поэтому мы должны положить конец бесчинствам, которые творятся на нашей, пока еще малострадальной, Родине. Кто, если не мы, сделаем это? Нам не нужны новые страдания. И старые нам тоже не нужны!

— Мы еще заседание не начали, а ты уже как-будто выводы делаешь, — нервно прошипел Медведкин.

А Зайцев сказал:

— Необходимы самые жестокие, самые крутые меры. Террор, я не побоюсь этого слова.

Тень Медведкина возвысилась над столом и важно произнесла:

— Не будем торопиться, друзья. Друзья! Тайное заседание «Тайного совета по предотвращению» объявляю открытым. Сегодня на повестке ночи один вопрос…

Каждый раз, когда Медведкин называл их тайный совет — Петрушин думал: надо непременно спросить его, что они собираются предотвращать, и каждый раз в конце заседания он забывал об этом.

А ночь, между тем, уже начала, лениво ворочаясь, переваливать через середину. Небо в провале окна еще не явственно, медленно и постепенно, но все же начинало сереть, и страх, который обязательно приносит с собой чернота ночи, растворялся в сером сумраке небес.

«Самое время для моего дела», — подумала Мальвинина, улыбнулась и, хотя была совершенно одна, по привычке прикрыла ладонью рот.

Дом Медведкина ей удалось миновать незамеченной. Правда, подходя к нему, она едва не столкнулась с Петрушиным, но сумела вовремя ускользнуть за угол.

«Только с ним мне еще не хватало встретиться», — Мальвинина снова улыбнулась.

Дворец Великого Командира был все ближе, ближе. Она еще не видела его, но знала точно: вон за тем домиком поворот, потом еще, а потом…

Она почувствовала на себе дыхание могучего красавца Дворца, дыхание чего-то величественного и недосягаемого. Казалось, там, в этом сказочном огромном доме, и жизнь совсем иная — фантастическая и прекрасная, жизнь, которой правит только одно — красота.

«Интересно, сколько там комнат? — подумала Мальвинина. — Вот бы погулять по всем».

А вокруг: ни шороха, ни звука, ни даже легкого дуновения. Величественный силуэт Дворца на четырех ножках посреди тишины.

Пересекая дворцовую площадь, Мальвинина машинально поправила прическу. Руки ее предательски дрожали.