Андрей Максимов - Самоубийство Земли [Повести и рассказы]

С криком: «Сволочи!» — Собакин-большой бросился на солдат. Но уже через мгновение он лежал на земле, придавленный к ней сапогом золотого.

— Немедленно снять этого плюшевого идиота! — заорал Главный Помощник. — Немедленно!

Петрушин схватил Собакина-маленького за ноги. Нет, он не протестовал, не устраивал истерик — он просто не хотел, чтобы золотые дотрагивались до тела его друга.

Удар приклада опрокинул его.

«Вот сейчас бы мне антитолпин, хоть бы чуточку», — совершенно некстати подумал Петрушин и вскочил на ноги. Но не успел сделать и шага — как получил новый удар в голову. Все поплыло у него перед глазами, в сиянии звезд и радуг он увидел Ее. Она была совсем рядом — Петрушин потянулся к Ней, но прикоснуться не мог. Тянулся — и не мог дотронуться…

Солдаты начали снимать труп, но у них ничего не получалось: сказывалась нехватка опыта. Они только дергали за шнур, Великий Свет то вспыхивал, то гас. Вспыхивал — и гас снова. И в этом пульсирующем свете возникала голова Собакина-маленького с выкатившимися, будто удивленными, глазами.

Матрешина бросилась к лежащему Петрушину, обняла. Но золотые отшвырнули ее, и она осталась лежать под постаментом памятника Великому Конвейеру.

— Быстрей! — орал Безрукий. — Снимайте быстрей, я сказал!

Наконец тело Собакина-маленького со стуком упало на пол.

— Унести! — крикнул Главный Помощник. — Чтоб ни я, никто другой его больше никогда не видел.

Тело Собакина-маленького унесли, и его, действительно, больше никто и никогда не видел. А если вдруг кто-нибудь по рассеянности спрашивал про Собакина-маленького: мол, где же он? — ему отвечали: «Ушел в вечность» и показывали при этом на огромное далекое окно.

А скоро про Собакина-маленького и вовсе забыли.

Главный Помощник понял, что пробил наконец его час, встал на постамент памятника и начал свою много раз отрепетированную речь, внеся в нее, правда, коррективы, согласно моменту.

— Друзья! Сограждане! Золотые! И вы — плюшевые! Да, я обращаюсь и к вам, ибо вы сами не знаете, что делаете! Это вас довели до того, до чего вы докатились! Некоторые якобы руководители, прикрываясь лозунгом о том, что они якобы хотят превратить нашу страну якобы в настоящую, на самом деле расшатали самое святое, что у нас есть: государственные устои. Воробьев — тот, кто без зазрения совести называет себя Последним Министром, — видимо, хочет, чтобы мы все тут висели, чтобы вся Великая Страна повисла тут, выкатив глаза и истекая пеной. И я спрашиваю: неужели не найдется среди вас никого, кто скажет свое решительное: «Нет!» этому так называемому министру, якобы последнему?

Зайцев понял, что слова эти обращены к нему. Он нашарил в кармане пистолет, взвел курок.

Если б было можно, Зайцев мечтал оказаться бы сейчас дома, в своей постели, чтобы зарыться в одеяло и никого не видеть…

Но было нельзя.

Медленной, чуть шатающейся походкой, Зайцев направился к Воробьеву.

Воробьев взглянул на него и двинулся навстречу. Он шел, раздвигая руками солдат: будто не шел, а плыл.

Зайцев выхватил пистолет.

Плюшевые посмотрели на Петрушина. Ответственный за Воробьева лежал на земле с открытыми глазами и тихо стонал. Было совершенно очевидно, что сейчас он ни за что и ни за кого отвечать не может.

— Схватить плюшевого быстро! — истерично закричал Великий Командир.

— Не надо, — остановил золотых Воробьев и улыбнулся. — Зачем? Хочется ему сделать выстрельчик — пусть делает. — Последний Министр продолжал идти навстречу своей смерти, улыбаясь все так же спокойно и по-доброму. — Ну что ж ты не стреляешь, плюшевенький? Стреляй! Во всех странах реформаторы погибают от выстрельчиков тех, кому хотели принести только добро. Уж это я знаю точно.

Они шли, окруженные кольцом золотых. И золотые с любопытством смотрели на них. Солдаты никак не могли понять двух вещей: во-первых, откуда могло появиться оружие у плюшевого и, во-вторых, если уж он взял его в руки, то почему не стреляет…

Они приближались друг к другу медленно и неотвратимо, как влюбленные. Один — бледный и дрожащий, с лицом, перекошенным приклеенной улыбкой и с пистолетом в руках. Другой — уверенный, радостный, доброжелательный. Казалось, что их связывает незримая, но очень прочная нить.

Наконец они сблизились настолько, что пистолет Зайцева уперся в голову Воробьева. Мгновение они стояли недвижимо. Затем Воробьев спокойно взял пистолет, отшвырнул его в сторону и так же равнодушно приказал солдатам:

— Взять его и увести.

Команда Последнего Министра была исполнена быстро и даже радостно.

Затем Воробьев подошел к Безрукому и сказал:

— Я прощаю тебя, ибо ты, как и они все, не понимаешь, что делаешь. Запомни: того, кому даровано бессмертие, — убить нельзя. И завидовать мне не надо: у тебя своя ролька, у меня — своя. Вот только бессмертие у нас общее. — Затем Воробьев подошел к плюшевым. — И вас прощаю по выше означенной причине. — Затем обратился к Великому Командиру. — Великий Командирчик, тебе надо почаще заглядывать в наше «Руководство по руководству руководством настоящим государством». Что ты расстроился? Бунт — это народная забава, если, конечно, он не ведет к перевороту. Когда народик знает, что делает, — это переворотик, а когда не знает — забава, развлечение, отвлечение от делишек. И запомните все, — тут он возвысил голос, — или я погибну или не отступлю! А теперь, пожалуй, все пойдем спать, потому что для бессмертия нужно много силушек.

Солдаты на всякий случай трижды крикнули: «Ура!»

А плюшевые еще долго не расходились, им казалось, что их обманули, но они никак не могли понять: кто же это сделал?

Уже на следующий день в Великой Стране постарались забыть про бунт. И, надо сказать, удалось это без особого труда. Дело в том, что плюшевые вообще предпочитали долго не помнить о событиях печальных и горестных — они совершенно профессионально овладели искусством забвения.

Что же касается золотых, то солдаты попросту не успели сообразить, что же именно случилось, а помнить то, чего не понимают, они не умели.

Безголовый в то утро проснулся позже обычного и, лежа на диване, размышлял: печалиться или радоваться вчерашнему событию…

Тут к нему без стука вошел Воробьев и сказал такие слова:

— Великий Командирчик, не забыл ли ты включить в «Руководство по руководству руководством настоящим государством» те словечки, которые я сказал тебе вчера, во время того забавного случая, который с нами со всеми произошел?

— Ты ведь обещал, что не будет бунта, — обиженно сказал Безголовый. — А вчера чего было?

Воробьев улыбнулся:

— Видимо, придется повторить тебе сказанное вчера еще разик. Подумай, кем ты был до бунтика? Великим Командирчиком. Кем ты стал после бунтика? Великим Командирчиком, победившим бунтик. То же самое, только значительней.