Кейт Лаумер - Запредельный человек [сборник]

— У нас получилось, Чувак, — сказал он. — Получилось слиться. Я — снова я.

Десять мину спустя Дэмми завершил повторный обход «ЗАЛА ДИКОВИН».

— В первый раз я даже и не понял, — признался он. — А теперь — дошло. Все эти века, стоило кому-то из людей сподобиться и совершить открытие или изобрести что-нибудь этакое, как появлялся старик Ксориалль и убивал идею в зародыше.

— Не то чтобы всякий раз, — поправил Чувак. — Вмешательство Консенсуса искажало виды, но ты все равно добился своего. Стоило в мое время завершиться биологической эволюции, и остальное стало неизбежным. Когда Ксориалль попытался провернуть свой отчаянный гамбит, то было уже поздно: человечество преодолело кризис. Осталось идти в будущее.

— А то, — с наигранным безразличием сказал Дэмми.

Он мысленно оценил перспективу: несколько миллиардов человек, обученных и просвещенных, готовых принять наследие пространства-времени.

— Пошли, Чувак, — сказал он. — Нам пора домой.

Где-то прозвенел звонок. Старик нашарил среди шелковых складок тяжелый бархатный шнур и дважды властно дернул.

— Сэр? — тут же отозвался голос.

— Найти его!

Старик опустился на разбросанные в беспорядке подушки.

«Он жив, — думал он. — Снова жив и где-то в городе...»

Это была узкая улочка без бордюров и тротуаров. Зажатая между серыми стенами, она тянулась вдаль насколько хватало глаз. На тяжелые кованые ворота в стене падал туманный свет. Поблизости ни людей, ни припаркованных машин, ни дверей, ни окон. Лишь стена напротив меня, ворота в ней и улица. Земля под ногами дрожала так, словно где-то вдалеке техника перемалывала каменные глыбы.

Я отлепился от стены, и тут же голову пронзила боль — самую маковку, словно туда вбил последний костыль сам Джон Генри [8] 8. Герой американского фольклора, темнокожий работник, соревновавшийся с паровой машиной в забивании железнодорожных костылей. . Капли дождя стекали по моему лицу, смешиваясь с кровью из рассеченной губы. Я взглянул на руки: ладони в мелких порезах, в них набилась ржавчина и грязь. Я постарался вспомнить, когда в последний раз прививался от столбняка, и голова ответила взрывом боли.

В паре шагов слева в стене виднелась арка. У меня возникло предчувствие, что оттуда вот-вот выползет нечто зловещее. И одновременно стало любопытно, что находится по ту сторону? Впрочем, интерес быстро угас. Нужно поскорее забиться в темную нору и переждать. После этого я смогу позволить себе роскошь праздного любопытства, позволить гадать, где я и от чего убегаю.

Сжав голову, я шагнул от стены. Улица раскачивалась, точно палуба канального парохода в бурю, но из-под ног не уходила. Пройдя шагов тридцать, я остановился и привалился плечом к стене — пусть улица успокоится, и пропадут огоньки, вихрящиеся перед глазами. Сердце билось быстрее обычного, но не так бешено, как могло бы — это как надо кутить в выходные, чтобы очухаться потом на незнакомой улочке и трепаться с собою!

Озноб прошел, с меня катил пот. Пальто жало под мышками, воротник тер шею. Я присмотрелся к рукаву: материал жесткий, лоснящийся — пошлость и безвкусица. Явно не мое. Несколько раз втянул воздух, желая проветрить голову, но тщетно. Должно быть, праздник удался на славу, однако веселье закончилось, как шальные деньги.

Я порылся в карманах. Если не считать распустившихся швов да клочков корпии, там было шаром покати.

Глаз зацепился за табличку на воротах; выцветшая надпись гласила:

ПРИКАЗОМ КОМИССИИ ПАРК ЗАКРЫВАЕТСЯ

НА ЗАКАТЕ. ПОСЕЩЕНИЕ ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ

Я посмотрел сквозь ворота. Если это — парк, то там должна быть уютная лужайка, на которой можно прилечь.

Если бы меня рубило не так сильно, я, возможно, воспринял бы предупреждение всерьез, но сейчас бездумно толкнул створку с причудливыми металлическими завитушками и вошел. Подумаешь, опасность...

Обрамленные черным папоротником в белых урнах ступени белого мрамора вели вниз. Дальше дорожка, мощенная плитняком, шла между ровными бордюрами и цветущими кустами. В воздухе витал приторный аромат ночных цветов и зелени, журчала вода в фонтане, в чаше отражались огоньки вплетенных в живую изгородь гирлянд. Вдали, за пределами парка, в небе, словно арки мостов, сияли рядами огни. Одиноко шуршал в кронах легкий бриз.

Славное местечко, но что-то не давало мне улечься на траве и сочинить сонет в его честь.

Я прошел по дорожке, мощенной узорчатым кирпичом, в тень деревьев. На ходу прислушивался, не крадется ли кто сзади. Вроде бы никого, но мерзкое ощущение, что я подставляю под удар спину, не проходило.

Впереди под деревом что-то лежало на траве. Бледное, неопределенной формы. Сперва я принял его за пару старых брюк, потом за голого мужика, лежащего по пояс в тени. Так я и думал, пока не оказался шагах в десяти от непонятной фигуры — и тут же перестал себя обманывать. Это и впрямь оказался человек, да только не по пояс в тени... выше пояса он отсутствовал. Его рассекло надвое, прямо под ребрами.

Я походил немного вокруг. Думал, наверное, отыскать пропавшую половину. Вблизи стало ясно, что мужика делили вручную, причем не шибко аккуратно, хотя и сноровисто: словно неизвестному мяснику предстояло разделать еще кучу тел, так что ему было не до тонкостей. Крови натекло немного — ее, похоже, слили до разделки. Я уже хотел перевернуть труп, на случай, если под ним кроется улика, как вдруг послышался тихий звук, не громче лопнувшего кукурузного зернышка.

Я отошел в сторону по черному ковру дерна, и меня окружил аромат можжевельника. В тени притаилась группа, человек двадцать. Похоже, банда. Я решил подождать. Прошла минута.

Шагах в пятнадцати от меня появился человек, пришел тише тени, отбрасываемой на стену. Задрав голову, принюхался по-собачьи. Обернулся в мою сторону, и в его глазах тускло блеснул свет. Подобно обезьяне, он застыл в низкой стойке: одно плечо задрано, второе — перекошено горбом. Морда рябая, на бритом черепе — шрамы. Из-под левого уха тянется жирный ожоговый рубец и скрывается под воротом толстого свитера. Под облегающими камуфляжными штанами в косой серый ромбик бугрятся мышцы. На поясе висит нож: тяжелая деревянная рукоять и полоска стали, как у мясницкого ножа для жилкования.

Горбун медленно развернулся в мою сторону и замер. Я тоже застыл, прикинувшись кустиком. Сощурившись, горбун вглядывался во тьму. Вот он ухмыльнулся. Нехорошо так ухмыльнулся.

— Выходи по-хорошему, родной, — хриплым басом прорычал он. Оно и понятно, со шрамом-то во все горло. — Руки держи на виду.

Я не шевельнулся. Тогда он сделал резкий жест рукой; послышался тихий звук, и слева от горбуна из кустов возник второй человек. В руке он сжимал обрезок трубы. Этот был постарше и покрупнее: плотные руки, ноги колесом. Колючая, пересыпанная сединой борода. Он стрельнул в мою сторону взглядом маленьких поросячьих глаз, потом — куда-то мне за спину, потом снова на меня.