Кейт Лаумер - Запредельный человек [сборник]

— А как же правительство?

— Ха! Высохший рудиментарный орган на теле политики. Какая сила может сравниться с жизнью? Деньги? Военная мощь? На кой они умирающему?

— Хорошенькое дельце. Как «ВЕЧИНКОРП» заполучил монополию?

— Компания начинала довольно просто, с запатентованных лекарств и методов лечения. Они их разработали в собственных лабораториях и тщательно контролировали. Затем они открыли банки замороженных органов; затем — криостезию целых тел. После изобретения лекарства от рака и совершенствования внеутробного развития, состоялся бой в судах за последние рубежи — против партии Свободной жизни. Эти обвиняли компанию в абортах и убийствах, надругательстве над мертвыми — короче, во всех грехах. Разумеется, суд они проиграли. Уж больно соблазнительную приманку показал судьям «ВЕЧИНКОРП». После этого власть компании росла в геометрической прогрессии, они покупали и продавали чиновников, как покерные фишки. Компания стала тираном, правила кнутом и пряником! И все это время ее хранилища пополнялись гробами — холодильниками, ожидающими разморозки, которой никогда не будет.

— Выходит, старички так и не проснулись...

— Печально, — согласно кивнул Джесс. — Все эти наивные души прощались, целовали детей и жен, уезжали в больницу и оставляли слезные записки, которые надлежало прочесть на юбилей, лепетали что-то под анестезией о вечеринках, которые закатят, проснувшись... И вот, век спустя, их режут и продают с лотка счастливчикам с нужными связями или раздают в качестве бонуса верным работникам компании. Их тела! Целые тела, почти неиссякаемый запас, нечто, чего всегда не хватало. Вот в чем была их сила, Стив, вот на чем вырос «ВЕЧИНКОРП»! Какой прок в миллиарде долларов для девяностолетней мумии в инвалидном кресле? Да она все отдаст за двадцатилетнее тело, оставив разве что миллион, чтобы начать сначала.

— Я, наверное, туго соображаю. Какой прок в мертвом теле?

— Мертвом? — Джесс вскинул брови. — Нет, Стив, в наличии только живые тела. Юное тело, излеченное от некогда смертельных болезней, на черном рынке уходит на вес золота.

Я по-прежнему хмурился, и он добавил:

— Ну, понимаешь ли, пересадка мозга.

— Понимаю ли?

Джесс искренне удивился:

— Всегда найдутся богатые блатни и гульни с просроченными визами. За умеренную цену можно справить бумаги... но они бесполезны для человека в умирающем теле. А качественные тела всегда в цене. Грязные, само собой, или изъеденные дефектами не нужны.

— Хочешь сказать, из тела вынимают мозг и заменяют другим?

— Даже в твои дни практиковалась пересадка органов. Мозг — тот же орган.

— Ладно, значит, меня ищут законники за нелегальное пробуждение из мертвых. И что мы имеем? Кто меня разморозил? Зачем?

Джесс немного подумал, успев три раза затянуться сигареткой.

— Стив, сколько тебе было... точнее, сколько тебе сейчас?

Я подумал над вопросом. Ответ так и вертелся на кончике языка.

— Лет пятьдесят, — сказал я. — Средний возраст.

Джесс встал и прошел к столу, вернулся с зеркалом на ручке из слоновой кости.

— Полюбуйся.

Я взял зеркало. Хорошее, квадратное, со стороной в девять дюймов. Лицо, что я в нем увидел, было мое — я ни секунды не сомневался. Но линия волос располагалась ниже, да и морщины, образовавшиеся за годы, что я пытался подстроить мир под собственные представления о нем, сошли как лоск с козырных туфель. Я походил на сопляка, которого даже в армию не возьмут.

— Расскажи о себе, — попросил Джесс. — Что угодно. Начни с самого начала, с самых ранних воспоминаний.

— Самые ранние дни я отлично помню. Это детство, если его можно так назвать.

Я поскреб щеку и задумался, однако мысли, которым полагалось сразу всплыть на поверхность, словно состарились, проржавели от бездействия, как будто я не думал о них, не проговаривал уже очень-очень давно.

— Я вырос в суровом районе Филадельфии. Отправился в море, вступил в армию, когда китайцы в Бирме учинили беспредел. После войны пошел учиться и получил приличное образование. Начал работать клерком в магазине продуктовой сети. Спустя пять лет открыл свою фирму... — Я слушал собственный голос и вспоминал события прошлого как будто со стороны, сухо и без эмоций, точно кино смотрел.

— Продолжай.

— Офис, завод, большая тачка с двумя телефонами... — Смутные воспоминания постепенно обретали форму, но было в них что-то темное, мне совершенно не понравившееся.

— Что еще?

— Дни в море я помню лучше. — Говорить о службе было безопаснее, и я бубнил под нос, глядя в прошлое: — Все это было живое: запахи и ржавчина на палубе, плесень на ботинках, в которых я сходил на берег, суша, проступающая поутру из тумана, словно белые рифы. Еще шум и огни ночных портов, прибрежные кабаки и паршивое пойло. И тип на корме, что наигрывал грустные мелодии.

— Довольно-таки романтично.

— Как застарелый сифилис. Однако да, было в этом нечто такое. Связанное с юностью и крутизной: спишь где попало, ешь что придется, дерешься...

— Расскажи о деловых партнерах. Возможно, кто-то из них... — Джесс не договорил.

Я подумал над его словами, попытался разобраться в противоречивых впечатлениях. Юноша, брюнет; старый хрен с шеей как у индюка...

— Моим лучшим другом был сослуживец по Китаю и Непалу. Однажды он спас мне жизнь: заткнул дырку в запястье, там, где китайская пуля калибра двадцать пять прошла навылет. — Я все помнил: переход в две мили до ближайшей медсанчасти, с винтовкой в левой руке; кругом свистит шрапнель. Медики кудахтали надо мной, словно куры, три часа штопали и латали; за такую работенку им на окружной ярмарке дали бы приз. Фрейзер все это время подливал мне, и себе, бухла и не давал моей сигаре погаснуть. Хирурги постарались на славу, сшив нервы и кровеносные сосуды, да только запястный сустав так и не восстановился. Остался шрам шириной в дюйм — вот почему я стал носить на правой руке ролексовский «Ойстер»...

И тут мне в голову пришла мысль, что порхала, трепеща крыльями на краю ума, требуя внимания с тех самых пор, как я очнулся под дождем. Я закатал рукав и осмотрел запястье: ни следа. Шрама как не бывало.

— В чем дело? — спросил, следя за моим лицом, Джесс.

Я спустил рукав обратно.

— Ни в чем. Чуть снова не выпал из реальности. Может, еще по стаканчику твоего сочка?

Джесс следил за мной, пока я наливал себе добрую порцию напитка. Стакан я осушил залпом, не смакуя.

— Этот процесс заморозки, — сказал я. — Он шрамы удаляет?

— Нет, а что?

— Омолаживает?

— Ничего подобного, Стив...

— Тогда твоя теория — фуфло.

— В каком смысле?

— Если бы меня и правда заморозили, я бы помнил, как лечу в кирпичную стену, помнил бы больничную койку и полку с препаратами, помнил, как какой-нибудь старый козел трясет бородой и говорит: «Заморозьте голубчика, пока я не придумаю, как с ним быть».