Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Однако самая большая неприятность произошла в посошанском универмаге, где директорствовала Бронислава Адольфовна.

Слух о том, что в секции верхней одежды универмага будут продавать уцененные ондатровые шапки, с быстротой электрического тока распространился по городу. Тонкие ручейки покупателей зазмеились по улицам, стекаясь к трехэтажному стеклянному зданию магазина.

Теперь можно догадываться, что стремление обладать заветной шапкой было у каждого из идущих столь велико, что эти стремления собрались в сгустки, поверхность которых морщили волны. Возбудившись около универмага, волны разбегались кругами, как бегут по воде морщины от брошенного в нее камня, добегали до леса и там попадали в частую гребенку инопланетных антенн.

Что происходило в таинственной глубине похожего и на клуб дыма, и на тарелку аппарата, мы не узнаем никогда. Что за ответные сигналы срывались с антенных копий и, разрезая воздух, уносились к городу, не знаем тоже. А может быть, не сигналы, а сами невидимые обитатели тарелки уплывали туда?

Увы, этого нам знать не дано, а вот что происходило универмаге, известно доподлинно.

Бронислава Адольфовна, прежде чем пустить шапки в продажу, собрала у себя в кабинете совет. Рослые, красивые, черноволосые, все, как один, смахивающие ровыми лицами на генерала Багратиона, стояли перед ней продавцы.

— Сделаем так, — говорила, расхаживая перед ними и и звеня кутузовскими орденами, Бронислава Адольовна. — В секции бросим пустяк, пусть не устраивают в помещении давки, главное — в четырех лотках — на улице. Около каждого кроме продавца подсобник и милиционер. Давать по одной шапке в руки. Продали и сдали выручку. Никаких сопливых разговоров. Кто там лезет в дверь? Приучили всяких входить без стука...

— Ах так, это я «всякая»? — пробормотала, отходя от двери, Пелагея Карповна, по-прежнему работавшая в универмаге уборщицей. — Ну хорошо, посмотрим, как ты прибежишь ко мне.

Молоденькая секретарь директора, девочка, не поступившая по конкурсу в Паратове в институт на факультет психологии, слушая уборщицу, фыркнула — пророчество показалось ей чудовищным. Но девочка плохо знала жизнь. Не успело совещание закончиться, как Бронислава Адольфовна вспомнила, что не отложила сотню шапок для нужных людей.

— Позовите ко мне Карповну! — распорядилась она.

И секретарша, начав уже удивляться — зачем директору в такой момент понадобилась уборщица? — побежала ее разыскивать.

— Уж ты не сердись, Пелагея, — начала директор, когда на пороге кабинета появилась фигура в черном рабочем халате.

— Что мне сердиться, — уверенно начала Пелагея. — Я не сержусь.

— Просьба у меня будет.

— Дело ваше.

— Положи в подсобке, как всегда, под ведерки да под метлы, коробку.

— Вам нужно, вы и кладите. Мне это ни к чему. Ключ вон на стенке висит.

Сказав это, она сделала широкий жест в сторону коридора.

Ключ на стенке был изобретением самой Брониславы Адольфовны. По своей простоте и безотказности это изобретение могло стоять в одном ряду с колесом древних шумеров или алфавитом Кирилла и Мефодия. Что бы ни лежало под ведрами — коробка с детским автомобилем стоимостью полтора рубля или пятитысячная норковая шуба, ключ оставался на виду у всех прямо на стене. Следовательно, установить, кто его брал и кто положил норковую шубу, было, в случае прихода народного контроля, делом безнадежным, и даже Пелагея, которая, как ястреб, издалека не спускала весь день с ключа глаз, отвечать за спрятанное не могла.

— И чего ты осерчала?

— Не осерчала. Если я «всякая»...

Бронислава Адольфовна поняла, что допустила в отношениях с подчиненной промашку.

— Ну, не сердись, Пелагея. Придешь потом, возьмешь две шапки. Вот я — самому начальнику торга одну оставляю, а тебе — две.

— Отгул мне положен. И к зубному врачу сходить надо, зуб, он уже вон какой, весь черный, — уклончиво начала Пелагея, обнажая десну.

— Ну ладно, ладно, не показывай, верю. Дам отгул, и к врачу пойдешь... Так, значит, отнеси к себе коробку, вон она, в углу. Ты ее на тележке, незаметно. Спасибо, Пелагея, всегда ты меня выручишь.

И директор, ласково положив на плечо уборщицы пухлую генеральскую руку, вышла вместе с ней в приемную, к великому удивлению молоденькой секретарши, которая работала всего вторую неделю и не разбиралась еще в настоящей иерархии должностей.

У Брониславы Адольфовны был довольный вид.

Сто шапок было увезено в кладовку, еще сто оказались без накладных. И за порядок можно было не беспокоиться. Четыре милиционера, присланных для этого чрезвычайного случая, стояли наготове, так же в ряд с ними стояли подсобники, шапки, плотно вставленные одна в другую, как снаряды в гильзы, столбиками лежали на тележках, лотки были расставлены, чековые книжки шуршали.

Директор взмахнула рукой (жест, каким отправляли из средиземноморских гаваней в поход корабли с крестоносцами), колесики тележек завращались, и четыре продавца, сопровождаемые милиционерами и рабочими, торжественно покатили свои голубые колесницы из дверей универмага. Быстро сбежались четыре очереди, в них уже слышалось обычное «ты здесь не стоял», «как же не стоял, если вы за мною», и вдруг произошло нечто непредвиденное.

Со стороны Главной улицы появился гражданин. Кто он был такой и почему в этот не ранний час очутился именно около универмага — неизвестно. Доподлинно известно только то, что, подойдя к очереди, он спросил: «За чем стоим?» — а услышав в ответ: «За ондатровыми шапками», — переменился в лице. Должно быть, мечта о такой шапке томила гражданина давно. Не исключена возможность, что уже несколько лет подряд он становился в подобные очереди и, выстояв их до конца, слышал от продавщицы: «Граждане, больше не стойте». Может быть, шапка нужна была ему самому, а может — хотя мода у женщин носить мужские шапки уже прошла — хотел осчастливить свою любимую.

Так или иначе, услыхав слово «ондатровая», гражданин вздрогнул, кровь бросилась ему в лицо. Несомненно также, что, прежде чем он успел выкрикнуть «я последний», в нем родился и ушел в атмосферу импульс желания такой силы, что он должен был повергнуть в изумление безликих и бесплотных инопланетян, которые до сих пор бесстрастно наблюдали, сидя у своих антенн, возню у универмага, но теперь решили вмешаться. То, что произошло, описывают по-разному. Говорят, сначала в воздух поднялась и направилась к подошедшему гражданину шапка, деньги за которую были уже заплачены и которую продавец уже собирался вручить своему знакомому зубному технику. Видя это, в шапку вцепились одновременно и продавец и техник. Совместными усилиями им удалось прижать шапку к прилавку. Тогда шевельнулся и пополз, направляясь к неизвестному гражданину, картонный, еще не распечатанный ящик. Но тут на высоте оказалась милиция — ящик схватили и притиснули к стене. И тогда-то случилось главное: с грохотом, сломав замок, рухнула дверь подсобки, и оттуда, опрокидывая метлы и совки, стал вылезать боком ящик, припрятанный Пелагеей. Метлы, стоявшие в дверном проеме, остановили его, внутри ящика что-то завозилось, зашуршало, картонный верх вспух, лопнул, и из ящика вырвался десяток шапок, которые, подпрыгивая как собаки, кинулись через главный ход на улицу. Ловко уклоняясь от милиционеров и продавцов, они пронеслись вдоль очереди, и первая из них сама прыгнула на голову неизвестному гражданину. Не успел грянуть милицейский свисток, как сами собой заработали кассовые аппараты, выбивая чеки на припрятанную сотню, все четыре очереди рассыпались, и испуганные горожане, преследуемые шапками, бросились кто куда. Исполкомовского кассира, который ушел с работы в магазин, сказавшись больным, шапка настигла, когда он уже вбежал в свою обитую железом комнатку и успел накинуть на дверь крючок. Найдя дверь закрытой, шапка вылетела на улицу, описала, присматриваясь, в воздухе петлю и, найдя окно кассы, со звоном пробила стекло и решетку, свернула с места бронированный сейф и исчезла, как потом уверял кассир, совершив недостачу в сейфе на сумму 47 рублей 58 копеек.