Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

Вставали они рано. Всеволод кричал под окном:

— Проспишь царствие небесное!

Она открывала настежь раму, перекидывала босые ноги через подоконник и падала на руки брату, потом они, дурачась, наперегонки бежали к пруду, в маленькой, на две кабинки, купальне переодевались; Всеволод первый с размаху падал с досок в воду, выныривал, отфыркивался, к лицу прилипала зеленая полоска травы или круглый коричневый лепесток, отбрасывал их и, перевернувшись на грудь, рывками, размашисто, саженками начинал плыть от берега. Мария Гавриловна сходила в воду мелкими шажками, останавливалась; вода всякий раз сперва казалась холодной; потом, присев, выставив вперед руки, неожиданно отталкивалась и, уже радостно чувствуя — нет, не холодна, великолепная вода! — плыла. После купания пили чай. Брат раскладывал перед собой старые газеты. Жизнь текла медленно, газеты были недельной и двухнедельной давности и не отличались между собой даже объявлениями. Всеволода беспокоила Англия, и еще он по нескольку раз перечитывал сообщения о напряженности, возникшей, по слухам, между Россией и Японией...

Однажды он прочитал корреспонденцию, в которой журналист беседовал с женой русского морского офицера. Зимой русские военные корабли, уйдя из замерзающих владивостокских бухт в вечно теплый Нагасаки, отстаивались там и даже проходили мелкий ремонт, для семей снимали квартиры. Жена офицера очень хорошо отзывалась о японской прислуге, хвалила чистоту и порядок в японских домиках, была довольна и базаром.

— Вот видишь, какая там напряженность? — сказала Мария Гавриловна. — Японцы очень хорошо к нам относятся. А как, должно быть, приятно провести зиму без снега. Проходить весь декабрь и январь в легком платье. И разве не прелесть — в январе дети едят фрукты!.. Нет, положительно, ты что-то не понял.

Брат пожал плечами, и разговор у них перешел на школу, которую хорошо было бы открыть в деревне.

На старших курсах Мария сблизилась с несколькими студентками, все они опять говорили о необходимости работать для народа, говорили, что обязанность интеллигенции отдать знания, полученные за счет того, что кто-то все эти годы трудился и тем самым давал возможность тебе безбедно учиться. «Да, да, именно так», — говорила Мария, слушая эти разговоры, бледнела и сжимала тонкие пальцы. Перед ее глазами вставали белые слепые хаты, деревенская пустая улица, за белыми стенами, за слепыми, освещенными красным закатным солнцем окнами мужики и их жены, а главное, таинственные, нуждающиеся в ее помощи мальчишки и девчонки.

— Учить их. Нести к ним слова, уже сказанные, но им неизвестные, о доброте, равенстве и счастье...

Вот почему, когда подошло время выпуска, она, удивив комиссию, твердо сказала: «Я еду к себе, в деревню». — «Но там даже нет школы!» — возразили ей. «Организую сама». Члены комиссии переглянулись. «Но это не по вашим силам. Вы знаете, что значит организовать школу на пустом месте, там, где ничего нет?» — «У меня там живет брат. У него связи», — упрямо подтвердила она.

И вот снова Балочное, они со Всеволодом начали хлопотать. Изба нашлась легко, но нужен был ремонт, затем нужно было купить учебники и нанять хотя бы одну уборщицу. Значит, следовало ехать в Посошанск — деньги, небольшую сумму, сказали, может дать земство. И как все это ни было трудно и неприятно, Мария Гавриловна чувствовала подъем — жизнь началась, то, о чем спорили долгими вечерами на студенческих собраниях, начинало сбываться.

В эти дни ко Всеволоду приехал Корзунов. Он сразу же не понравился. Вылез из пролетки неестественно бледный, в рубашке нарочито низко расстегнутой у ворота, держался сухо. К обеду опоздал, сел рядом с Марией, но ни разу не обратился к ней, а когда она попросила придвинуть салатницу, подвинул не глядя. После сладкого перешли в гостиную. Всеволод поднялся в свою комнату и принес оттуда книги, которые привез ему Корзунов. Это были «Жизнь животного мира» какого-то ученого-немца и несколько тоненьких брошюр о социализме, относительно которых между ним и Корзуновым немедленно возник спор.

Мария перелистывала плотные, чуть желтоватые страницы, — немец писал скучно, все время употребляя латинские названия, но в книге было много рисунков животных и вклеены цветные таблицы. С них смотрели пестрые коралловые рыбы, птицы с пышными хвостами и какие-то совсем непонятные звери, коротконогие, с носами наподобие чудовищных бананов.

— Может быть, пойдем пройдемся? Парит, к вечеру соберется гроза, — сказал Всеволод, Мария промолчала, а Корзунов, пожав плечами, ответил: «И все-таки ты не понимаешь значения работы в кружках», — сказал, собрал брошюры и ушел с ними к себе наверх.

Гроза началась, когда уже стало смеркаться. На западе, над озером, над лесом, появилась небольшая, освещенная снизу туча. Она стала расти, верх ее уплотнился и приобрел синий, местами даже черный цвет. Туча раздалась в ширину, верх ее вытянулся и простерся наподобие языка, а цвет изменился на грязный с красной ржавчиной, отчего туча приобрела сходство с наковальней. Она придвинулась к саду, к усадьбе. В саду защелкало, упали первые капли, начали вздрагивать листья и вдруг звонко лопнуло, покатилось, на веранде затряслись стекла. Белая водяная стена выросла за открытой дверью, а в саду ветер начал гнуть и трепать деревья.

Впрочем, гроза окончилась скоро, туча исчезла, в белом небе низко над горизонтом всплыло малиновым пузырем солнце, редкие капли, срываясь с карниза, еще били в лужи, но темный песок на дорожках уже быстро светлел. — Ну, как тебе он? — Голос брата раздался позади, — Всеволод спустился сверху и теперь стоял с двумя ненужными зонтами. — Может, мы все-таки прогуляемся? Подумать только — самая светлая голова во всем университете и конспиратор. Неуступчив, ох неуступчив: не поступается ни одним своим принципом.

— Зонты уже не нужны, — сказала Мария. — Я только туфли сменю.

Они долго ходили по саду. Мария ждала, что Корзунов спустится вниз и тоже присоединится к ним, но он так и не вышел.

Думая о Корзунове, она решила, что его заинтересует школа и что про нее ему надо обязательно рассказать.

Сделал это Всеволод, на следующий день, когда они после обеда снова сидели на веранде.

Были открыты окно и дверь, басовито и назойливо гудела, то и дело залетая в них, пчела, воздух над степью был желт, тяжел и неподвижен. В саду устало пела иволга.

Они сидели на плетеных стульях, Всеволод с Корзуновым за столом, на котором были разбросаны привезенные все тем же Корзуновым журналы, Мария Гавриловна у окна, на коленях открытый томик Плещеева, от неподвижной занавески, через которую бьет рассеянный свет, жарко затылку.

— Последняя «Нива», — говорит Корзунов и подталкивает к брату журнал, — одиннадцатый нумер, продолжение графа Толстого «Воскресение». Отчего ты не выписываешь его? Всякий интеллигентный степняк сведения о мире черпает главным образом из «Нивы».