Марек Баранецкий - Воля дракона. Современная фантастика Польши [сборник litres]

– Знаю.

– Нас там ждет смерть. – Подходит совсем близко.

– Я знаю.

– Если только мы не воспользуемся Adult-акцией. Используем ее по максимуму. И не будем бояться. Выберем самые тупые, самые нелепые решения.

– Наиглупейшие, – говорит Алла и касается его раны на лбу.

– Наиглупейшие, малышка, – говорит Руссту. Гладит ее по лицу, размазывая сажу, которая лишь подчеркивает ее классный макияж. Касается пальцем ее блестящих губ. Огромные зеленые глаза отсвечивают огнем пожаров.

А потом они целуются. Целуются, как и положено на Adult-акции: долго, страстно, жадно, без памяти; на фоне красного «феррари», среди пистолетов, гильз и тел, лежащих на дороге; меж пылающих садов, под ливнем, в гибнущем Арконе; под непрерывную канонаду раскатов грома, падающих с небес, и еще более мощных, таящихся в небесах. Они целуются, Руссту и Алла, человек и энписка, зная, что эта сцена – только для них.

И еще сцена: Руссту и Алла мчат на «феррари» к крепости. От напряжения перехватывает дух, пряди ее волос липнут к его вспотевшему лицу, мятая сигарета дрожит в уголке его сжатых губ. Они смотрят в глаза друг другу, передавая одним взглядом все. Через минуту Руссту наткнется на одну из террас, машина взлетит вверх, пролетит десяток метров и расхреначит стеклянную стену зала собраний. Еще и собьет тех, посредине, кто попался на пути. Затем Руссту и Алла выскочат из машины, облепленной кишками гладиаторов, и начнут наводить порядок.

Еще одна сцена: остатки язычников – против гладиаторов. Люди кричат, автоматы строчат, гранаты взрываются, пылающие стены ломаются, наногаррота Руссту сверкает снова и снова, расплескивая направо и налево алые сопли.

Руссту только что на крыше наружного лифта въехал на самую верхнюю галерею, убил там семерых человек, успев скрыться от взрыва снаряда из базуки, а когда помост, на котором он стоял, начал падать, прыгнул высоко вверх и схватил одно из знамен, висящих под потолком. Пролетел на нем несколько метров и рухнул вниз, целясь в небольшой, но достаточно глубокий фонтан. Попал. Вынырнул, сжимая наногарроту сильнее, и вернулся к своим занятиям.

Следующая сцена: бой продолжается. Язычники, обороняясь на соседней террасе, громко приветствуют маленькую дворнягу, успешно расправляющуюся с очередными нападающими.

Новая сцена: борьба в разгаре. Алла также вверху, тащит женщину без сознания и без ног, прорываясь в едком дыму верхней террасы к лестнице. Вдруг женщина очнулась, дернулась. Алла теряет равновесие, дает очередь из «калаша» и перелетает через перила. Начинает падать.

Время замедляется. Алла кричит – и все вокруг затихает. Руссту видит ее, размахивающую руками все медленнее и медленнее, секунды, превратившиеся в вечность. Бабик бросается вперед, но знает, что не успеет, он может лишь кричать, как и она, а замедление превращает их крики в хриплое кряхтенье. Алла летит, как тряпичная кукла, зная, что это конец. Летит до самого конца…

Руссту закрывает глаза.

Удар грома повергает его на колени. Удар в бедро. Потом в предплечье. Он знает, что все кончено, они не справились.

Ну, иди, сукин сын…

Святовит, ты там?

А, да. Конечно, он там…

Вдруг появляется сила. Уверенность. Мощь. Энергия. Много энергии. Тот, лежащий раненый мужчина в мгновение ока превращается в чистую энергию.

В виртуальной среде Арконы биотрансформация невозможна. Но Руссту видел, как профессор Хмелевский выходил из маленькой собаки. Он видел смерть славатара. Он видел сообщения из ломбины о том, что лечения не будет. Он видел пылающего Святовита. И сейчас лежит в эпицентре Adult-акции, предлагающей невозможное.

Сила. Мощь. Уверенность. Энергия. Да, всё это есть!

Иди, Волк. Давай, разлейся в Руссте Бабике. Заполни его, прими и возьми.

– А теперь, чувствую, позабавимся, – яростно рычит Волк своим деформированным от биотрансформации горлом во время того, как все это происходит. И мчится к онемевшим гладиаторам.

Сцена последняя: Волк Руссту Бабик, зверь в полной красе – могучий, трехметровый, с кровью под когтями, в липкой от убийств шубе – мчится по пылающей крыше цитадели. Тяжелое небо висит прямо над ним, сечет молниями направо и налево. Волку кажется, что он мчит по аллее из молний. Вот он уже на краю крыши. Перед ним горит статуя Святовита. И поглощающий его чужак: гигантская пасть, полная десятков острых, как катана, подвижных зубов.

Славя имя своего бога истерическим немелодичным ревом, Волк прыгает внутрь этого убийцы.

Плюшевый тигр остановился прямо возле сидящего у стены Руссту Бабика. Бальбина осталась у трупа Перуна за поворотом коридора. В бледном сиянии флегматично мерцающих ламп Белого Орла этот маленький хищник впервые показался Руссту ужасным. Может, из-за густой, ароматной крови бога, капающей с его милой мордочки.

– Ты – Номад… – начал Руссту.

Когда тигр покачал головкой, из него что-то вытекло. Как при выжимании.

Волк боялся, что набросится на плюшевый аватар Номада. Что нападет на чужую особенность. Но этого не случилось.

Пустота.

Он по-прежнему чувствовал себя таким ужасно пустым…

И снова к нему возвращалось имя (всего два слова!), осознанное там, в орлиной комнате биоранжа. Как вообще он мог до этого додуматься? Каким чудом он это озвучил? Так говорила его мать. Та, первая.

Они молчали, и только Белоголовый Орлан в отдалении машинально бормотал себе под нос песенку. Руссту пришлось отдернуть ногу, алая лужа под тигром быстро увеличивалась.

– Волк, – наконец позвала его Бальбина. Редкие светильники отбрасывали на ее лицо тени, делая похожей на скелет. – Тебя зовут Руссту Бабик. Ученик профессора Хмелевского.

Руссту воспринял это как ободрение. Покачал головой. Взглянул на тело Перуна. Еще раз подумал о том, что произошло в Арконе. О том, что произошло здесь, на корабле. И что не произошло, хотя и должно было.

Все складывалось в одно целое. При одном условии.

Он тяжело вздохнул.

– Скажите мне, – начал Руссту, – Святовит еще существует?

– Почему не употребил слово «жив»? – спросила она.

– Потому что… – Он не знал, что ответить. Она удивила его. Они удивили, поправил сам себя. Тигр все еще пялился на него.

– Ты его уже не чувствуешь, правда?

Он молчал. Попытался отразить взгляд Номада, Кочевника.

– И как тебе с этим?

Он молчал.

– Святовит все еще существует, – сказала она, и Руссту вздрогнул. Посмотрел на Бальбину, не сдержался. – Ты хорошо себя чувствуешь. Его уже нет в тебе. Его уже нет ни в одном из вас.

У Руссту кружилась голова. Столько вопросов! Он отлепил мокрую от пота рубашку от теплой, вибрирующей стены.

– Что Номад с ним сделал? Обошелся как с Перуном?