В Бирюк - Вляп [СИ]

— Да вроде никто. Корней один. Из моих наложников — он старший. Со мной уже четыре года, вроде лишнего не болтал.

— Ну, смотри. С твоего двора кто-то на сторону наушничает. Кое-какие дела твои по городу слышны. Ты уж сыщи изменщика. А покудова искать будешь — малёк твой у меня поживёт. Вычистишь болтунов да соглядатаев чужих — тогда уж… И разгони гарем свой, наложников. Ты у нас теперь муж примерный — с бабой, да и только с одной, в постель ложишься. Жениться вполне созрел. Тут-то тебе и высватать Гордееву младшенькую. Ну что, внучек, по рукам? Мир промеж нас?

— Лады. Мир. Только… Вот про самое главное-то ты не сказала. Ну обвенчают нас, ну пропьют жениха с невестой. А дальше-то как?

И правда:

И что мой господин со своей молодой женой делать будет? При его полном неприятии женщин. В «ладушки» играть?

А гегемон-старуха прямо давилась от смеха.

— Ой чудо моё, чудушко. Ну, рассмешил, ну, позабавил. Ладно, дитё моё малое, несмышлёное, к следующему приезду твоему — сыщу девицу нетронутую. Покажу тебе как жену молодую, венчанную, на постели разложить-положить да увязать-привязать. Как девство её нетронутое порушить. Хоть пальцами, хоть вон ручкой ложки… Не косороться. Крови-то по-менее будет, чем когда ты девку-то за косу да об стену, да мозги ейные по всей опочивальне в разлёт.

— Да ладно тебе. Я не про это. Разок первый оно может и пройдёт, а дальше? Сама говорила — Гордею внуки нужны. Ежели я ей по-быстрому живот не надую — разведёт нас Гордей. За негодностью к супружеству. И ещё пуще озлобится. Да так, что мало не будет.

— Учиться тебе у бабушки надо, а не бегать от меня да слюнями брызгать. Коль своего ума нет — меня послушай. Ладно. Кто старое помянет — тому глаз вон. Гордею внуки надобны. Особливо — первенец. Он, поди, его к себе возьмёт, имение своё ему передаст. А вот надобны ли тебе сыны? Не вообще, а вот прям сразу, в этот год?

— Не понял я? Это как?

— Я ж и говорю — дитя неразумное. Вот родила тебе жена сыночка. Немного времени прошло — дитя подросло, Гордей во внуке души не чает. Настоящие-то дети — внуки. Помолоду дитё — обуза. А вот внуки — самая-то радость и есть. Как ты, Хотенеюшка, для меня старой. Ну вот. Внучек дедушку за бороду таскает, дед от счастья слюни пускает. А тут, жизнь-то идёт, вдруг — какая-никакая между вами… нелюбовь. Гордей-то тебя гнуть начинает, ломать. А ты ему в лоб: «Сыночек-то не мой, от холопа теремного прижит. Нету у тебя, тесть мой любезный, внучка яхонтового. А растил ты, ласкал сынка холопского. Поскольку дочь твоя курва похотливая». Но ты, де, про то молчать будешь, ежели он нелюбовь свою похерит. А то и продашь ему холопчёнка этого за мзду небольшую. Не поганым же его.

В комнате установилась тяжёлая тишина. Похоже, сказанное ошеломило хозяина, не меньше меня. Нет, всё-таки меньше. Потому что вообще местная идея — продавать людей — как-то ещё не была полностью воспринято мною.

— Ну ты, бабуля, змея… И когда ж ты такой торг вести собираешься?

— А лет через 15–17. Я-то, внучек, старенька уже, уж и не доживу, поди. Всё для тебе, яхонтового, стараюсь-думаю. Всё об тебе, единственном, заботушки мои. Вот когда сынок в возраст войдёт, когда Гордей одряхлеет да вотчины свои на внука и отпишет, тут мы с тобой и скажемся: одевай-ка, мил сынок, ошейник холопский, да исполняй волю господина своего. А ежели так сделается, то тебе и в грязи ковыряться не надобно. И девство молодой жены не твоя забота. Чашечку малую со снадобьем кое-каким. Или — кубок с вином. Да шесть рушников нешироких.

— Рушники-то зачем?

— Два — на ручки, два на ножки, один — на глазки, один — в ротик. А сверху, промежду ейных ноженек — вон хоть малька этого положить. Сам говоришь: хозяйство у него навроде твоего, насуёт красавице семечек — полное брюхо. А ты, коли захочешь, и сам сверху залезешь. На малька, на «шкурку серебряную». Третьим. А? Самого большого боярина Гордея дочку — холопом плешивым поять, девство её рабским удом обрезанным… Боярышневу целку — «целочкой серебряной» изорвати-изломати. Одну Гордеевну ты — топорищем, другую — холопом срамным… А, Хотенеюшка? Не забавно ли?

Сквозь прикрытые ресницы я увидел лицо наклонившейся к хозяину Степаниды. Монумент гегемона со смачно-похабным выражением на лице.

Бр-р… Сожрёт… Зубастая бабушка. Хишница. Злобная, хитрая, лютая… «Сожрёт» — это «оптимистический сценарий».

Господи, куда я попал! Во что я вляпался! Слабый, неумелый, бестолковый, ничего не понимающий…

Как хорошо, что у меня есть господин! Могучий, мудрый. Добрый. Который меня… которому я… Которого я… всей душей своей…

Как хорошо, что на обычный здесь вопрос:

— Чьих будешь?

Я теперь могу уверенно, спокойно, даже — гордо, ответить:

— Господинов. Хотенея свет Ратиборовича.

В голосе боярыни зазвучала родительская озабоченность, бабушкина забота о любимом внуке. В сочетании со стремительно изменившейся, умильно-встревоженной мимикой…

— Только не раздави молодую-то, ребра да спину не поломай. Девке-то только 13 лет. Осторожненько.

Получившаяся картинка меня как-то… смутила. Конечно, если хозяин скажет… Сослужить для господину службу… Любую. Но тринадцатилетнюю девочку… Да ещё вдвоём… «Этажеркой»… И, кстати, тогда — это моего сына будут в холопы продавать…

Нет, я ничего в этом мире не понимаю. Что — «хорошо», что — «плохо». Что — «можно», что — «нельзя»… Нужно это просто принять.

Как хорошо, что все эти сомнения-размышления можно возложить на другого. Не нужно мучиться-волноваться. Всякие расчёты, предположения, планы… Как лучше — знает мой господин. Он видит в этом куда больше меня. Несоизмеримо больше и глубже.

Он — мудрый, сильный и добрый. Он, по доброте своей, принял на себя все тревоги, взвалил на себя груз ответственности, тяжесть выбора. Выбора и за меня, ни чего здесь не разумеющего — тоже.

Бедненький. Мне его очень жаль. Но это правильно: ведь я ничего в этом мире не понимаю. Я даже представить не могу, что здесь — правильно. А он — знает, он — мудрый. И он примет мудрое решение. По своей воле. А я принял его волю. Я весь — в воле его, и моё дело служить ему. Истинное служение, без страха и сомнений. Всегда, везде, во всём. И с этой девочкой… само собой.

Хозяина воображаемая иллюстрация будущей семейной жизни, кажется, заинтересовала. Он пару раз хмыкнул, погладил меня по щеке. Его тёплая рука на моей щеке — как хорошо!

— Ладно, это — Гордею внука. А себе сынка сделать? Настоящего. Укоротичей-то мало осталось. Сама говорила.

— Вот. Умница. И мне охота правнучков-то тетешкать, ума-разума своего молодятам вложить. А сделать… Те же рушнички, то же зелье, тот же малёк твой. Благо немой. Только положить его чуть иначе. Чтоб в жёнкиной потаёнке прохода не занимал. Ты с ним, значит, балуешься-тешишься. Как тебе, яхонтовый мой, слаще. А уж как почуял по себе, что вот оно, терпеть сил нет — малька сдёрнул, свой уд в жёнку вставил. Ежели дотянешь до последней минуточки — тебе уже всё едино будет — в каком теле какая дырка. И — раз! — «ты роди мне сына красотой во меня». Мужу — сынка для рода продолжения, свекровке-старухе — внука-правнука на радость да умиление.