В Бирюк - Вляп [СИ]

Тут они несколько поспорили о привычках хозяина. Фатима настаивала на первом варианте, ссылаясь на множество примеров из опыта действующего гарема Хотенея. Юлька соглашалась вообще, но указывала на специфику моего лично конкретного случая с улыбкой господину в бане. И произведённый ею эффект.

Потом они взялись за персональное обучение на примере конкретного случая. Как правильно себя вести, когда твой господин, светоч и повелитель, безусловно — любимый и долгожданный, но в данный момент конкретно — неуместный и неприглядный, лезет тебе под платье, хватает за задницу и жмёт к столу.

Юлька изображала меня, Фатима — Хотенея. Получается, я и правда полный дурак, и вёл себя как берёзовое полено. Оказывается, есть масса вариантов, даже бессловесных, подходящих и для меня, немого, и для наложниц-иноземок, которые языка не знают, и вообще — для молодых рабынь, которым с господином и разговаривать не положено.

По-хорошему, никакой связной речи в такой ситуации быть не должно. Всякие ценные указания, типа: «левее-правее» — для бестолковых и неумелых. Даже «да» — не обязательно. А уж «нет» — и вовсе… Набор ахов-охов, вдохов-выдохов, стонов-взвизгов… Интонационное богатство в русском языке вполне достаточно для обеспечения взаимопонимания в такой ситуации.

Мне показали варианты с затягиванием времени для саморазогрева, с получением пространства для манёвра, с переключением внимания… Да хоть вообще с полным уходом от контакта! Причём, можно сделать так, что господин сам себя почувствует дураком, а можно — и дураком виноватым, но — милостиво прощённым.

Нет, всё-таки в гаремной системе есть масса преимуществ. Я бы всё это недотумкал. Как хорошо, что у меня есть такие служанки-воспитательницы!

Я сидел на постели, подобрав под себя ноги, обтянув коленки подолом рубашки, и хохотал, глядя на ужимки своих подружек.

Утром учителки мои попытались, было, устроить для меня выходной. Я на них шикнул. Конечно, глазки красные и носик опухший, но дело есть дело. В обучении главное — регулярность.

Оказалось — весьма правильно. Только начали утреннюю зарядку исполнять — Степанида свет Слудовна заявилась. Высочайшая инспекция. Огляделась. Отметила всеобщий невыспавшийся вид. Выслушала отчёт Фатимы о вчерашнем. Со вставками Юльки. Выгнала служанок из комнаты. Велела мне встать на четвереньки и задрать рубаху. Отметила пару синяков от Хотенеевых захватов и… врезала своим посохом мне сзади по яйцам. Очень сильно и очень точно.

Молча дождалась, пока я перестану выть и кататься по полу. И изрекла:

— Будешь морочить Хотенею мозги и яйца — порву в куски. Своей властью.

Я мычал и тряс головой: не буду, не буду!

— Будешь. Но — по моему слову. Не нынче. Нынче — ублажай.

И удалилась.

Тут же мои служанки проявились, меня — в постель, битое — смазать, слезы — вытереть. И снова проехаться по ушам.

— Господин-то необогретым не остался, полночи его Корней ублажал, теремные-то всё слышали. Ты-то вот целку из себя строишь, так на твоё место народу — только глазом моргни. И уж получше тебя, покрасивей да поприветливей. А что там Корней у господина в благодарность выпрашивать будет — один бог знает. Хорошо, если по дурости своей — серёжки золотые как тебе дарены. А ну как сам догадается, или кто надоумит — гнать тебя из наложников. И куда ты? В челядь дворовую, работы работать? А что ты делать можешь? Разве что поставят навоз у коров чистить. Тебя же даже к коням подпускать нельзя! Тебя же, бестолочь такую, коняка какая копытом приложит. Морду на сторону свернёт — хуже Юлькиного носа будет. А то голову твою плешивую откусит. Знаешь, какие они кусачие? Ты-то, малахольный, долго ли в хлеву выживешь? Заболеешь да помрёшь в три дня. А и не помрёшь — всяк тебя пинать да гонять будет…

Да что они все… И без того тошно.

Я опять плакал… От стыда, от обиды, от собственной никчёмности…

Вот прежде, в своём мире… там-то я — «да!». Там я мог, умел, понимал… А здесь…

Забудь.

Забудь, Ванюша, кем и каким ты был в прошлом. Здесь прежняя твоя жизнь никому не интересна. Все прежние нормы, представления… и о себе самом особенно — мусор. Помеха. Ты здесь — никто. И звать — никак.

Вру, одно прозвище здешнее у меня уже есть: «целочка серебряная».

Отражает мои нынешние ценность, суть и статус.

Юлька дала какое-то успокаивающее. Кажется, снова с опиумом. Но мне уже было всё равно.

Хотелось умереть. Как жить после такой собственной ошибки, глупости, несуразности. Ведь мог же потерпеть! Ведь у Саввушки и не такое вытерпевал…! А вот же — скосоротился, закапризничал…

И хоть бы смысл какой был! А то просто…

Хотелось бросится к Хотенею, прижаться к нему. Чтоб он обнял, простил, пусть мокрый, пусть пахнет… Только бы обнял, только бы рядом… И пусть делает что хочет. Лишь бы он был, лишь бы пришёл. А если он больше сюда не придёт?! Мой единственный, милый, любимый… господин мой… хозяин и повелитель моих души и тела… чаяний и помыслов…

Он не пришёл. Ни в этот день, ни в следующий. Сказали, что уехал в пригородную вотчину по делам.

Наверное, с этим противным Корнеем.

Они там вдвоём… Вместе…

А я тут… один. Дурак! Какой же я дурак…

Всё валилось из рук, временами я застывал в ступоре, глядя в одну точку, без всяких мыслей, теряя ощущение времени. Временами вдруг начинали течь слезы. Без особой причины. Безостановочно. Я послушно пил Юлькины снадобья, послушно позволял Фатиме мять мои отсутствующие мышцы… Тоска смертная. Никакого смысла, цели, надежды… Безысходность… Утопиться бы… Или — повеситься?

Вывела меня из депрессии Юлька. Традиционным способом. Используя «основной инстинкт».

Едва отбитое Степанидовым посохом сменило цвет на нормальный, как Юлька притащила знакомую мне желтоватую мазь и начала втирать в мой член. Фатима сразу заинтересовалась:

— Это чего?

— Это для увеличения и укрепления.

— Так ему это без надобности.

— Ну, Фатимушка, человек предполагает, а бог располагает. Может, ещё пригодится.

— Убери.

— Дура ты, Фатима. Про баб много чего знаешь, а про мужиков — с гулькин нос. У мужиков в заду шишечка есть. Ежели её помять — она слизь такую выделяет. Внутрь тела. Если эту слизь из организма не убрать, то у мужика низок опухает, и в голову помороки вскакивают. Даже помереть может. И в нужнике, как по нужде пойдёт, криком кричать будет.

— И чего?

— И того. Вывести это можно только вот этим (она приподняла пальцем моё намазанное хозяйство). Хозяин ему эту шишечку в заду своим удом сильно намнёт. Стало быть, и сливать много надоть. А по малой-то соломине — по капельке течёт. Сколь надобно — не выльется. Или, думаешь, не позовёт его господин?