В Бирюк - Вляп [СИ]

Корней меня к господскому телу не допускают, типа: постой в сторонке пока. А Хотеней Корнея за всякие места щиплет, тот повизгивает игриво, радуется. Хотеней его дёргает, поглаживает да на меня смотрит — наглядно уму-разуму учит, «вежеству» пред-постельному научает. И сам заводится постепенно. Вода хоть и мыльная, но видно. И я сам потихонечку. Завожусь. Не видно, но я-то себя чувствую.

Потом вытерли господина, в постель положили. Теперь в эту же бадейку Корней полез. Тон у него сразу с умильного на хамский поменялся.

Командует мне: подай, принеси, спинку потри…

Стараюсь, подаю, приношу, тру. Глаз не поднимаю. Только разок так, ресницами взмахнул, на хозяина глянул… Ух как он… аж задохнулся. А я чего, я — ничего, я завсегда послушный и покорный. Вот холопа твоего намываю.

Корней почувствовал какое-то… мимо него проходящее, выскочил, едва вытерся — и в постель.

Эх, парень, кто ж так, с чистой сухой кожей, без смазки, к сильно разогревшемуся господину… А господин-то… уж давно готов. Сходу… ка-ак «вступил в стремя», так и без остановки. Только меня разок ручкой поманил. Типа: давай к нам. А я глазками скромненько на корыто показываю, дескать, у меня тут дела.

Ну, положим, мыться в эту воду после двух мужиков, я не полезу. А вот лишнее с себя снять… Никаб оставить, он мне плешь закрывает, рубашечку… с потяжечкой чуть-чуть замедленной, с прогибом и скромным прикрыванием… долой. Чулочки с поясочком — оставим. И займёмся уборкой. Динамика куда интереснее статики.

Набрызгали они тут, подтереть надо. Наклонился, тряпочкой поводил, в углах вытер насухо. Потом, будто вспомнил — смотрят на меня. Ойкнул и присел… засмущавщисися. А за спиной — выдох. С чувством. Сквозь зубы.

А ты как думал, миленький? Я тебе не этот дурак Корней.

Звуки за спиной всё чаще, всё сильнее… Всё.

Теперь тёплой водички в шаечку и умывать. Господское богачество. Корней в раскорячку, в наклонку, с охами да ахами и сам до корыта дойдёт, а я, наконец-то, хоть в руки возьму да разгляжу.

И чем же это меня в самом ближайшем…? И вокруг чего именно столько всякого и всяких крутится…?

Немного. И это — хорошо. Лишних разрывов мне не надо. У меня самого, пожалуй, больше. А вот это плохо: на Руси «как в Польше — у кого больше, тот и пан». Могут возникнуть проблемы от подсознательного ощущения дискомфорта моим господином. Значит, мериться не будем. И, судя по наблюдаемой «стойкости», правильнее сказать — «вялости», применять — не сразу. Часик-другой надо ему отдохнуть.

Я оказался прав, господин ласкового потрепал меня по щёчке — «жди», накинул халат и удалился в соседнюю комнату. Там уже был кто-то из слуг. Начались разговоры, потом дверь плотно закрыли.

Сижу себе тихонько на краю постели, соображаю.

Всё я мучился-решался — отдаться Хотенею до похода или после? Не твоя забота, холоп. Думать — господа есть. Вот на этой постели через часик-другой и меня…. Переменить постель нечем, простыни… хорошо хоть не заляпали. И как-то всё это будет… Продемонстрированное с Корнеем что-то… сильно индустриально. «Холодная штамповка», называется. Не вдохновляет.

Выбора-то нет. Так что… «думай о хорошем».

Интересно, Корней подмылся, отдышался, но не успокоился. Прижался к двери, даже в свою рабочую позу встал. Под дверью, видать, щель, и там ему слышнее.

Подслушивает. А это нехорошо.

Придурок. А это ещё нехорош е е.

У кровати поднос с какими-то чашками-кувшинами стоит. Поднос медный. Снял с него посуду. И с мысленным исконно-посконно-выстраданным «а пошли вы все…!» как летающую тарелку — в дверь.

Ух как он грохнул! Три раза. Первый — когда в дверь попал. Второй — когда Корнею на голову. А третий, когда Хотеней дверь чуть не снёс и ногой поддал. И поднос, и Корнея.

За ним ещё пара мужиков ворвалась — я только простынкой пользованной обернуться успел.

Картинка ясная, понеслось. С руко- и ного- прикладством.

— Подслушиваешь?! Доносишь?! Падла-гнида-вошь-собака… На кого работаешь?!

— Да я… Да мы…

«Били-били-колотили, морду в попу превратили…». А попочка у Корнея уже и прежде… помятая была. Так что, с обоих концов — цвет одинаковый. Сильно-сильно розовый.

Я сначала от криков и ударов вздрагивал. Потом как-то успокоился.

Может, и бывает где пролетарская солидарность, а вот холопская — нет. Особенно — между наложниками. Много мне вреда Корней сделал. И ещё больше хотел. А зря. Меня обижать не надо — для здоровья вредно.

Допрос переместился в соседнюю комнату, я спокойно оделся, морсу попил, снова прибрал что разбросали. Устал как-то. Выбрал на господской постели место почище, прикорнул и задремал. Нужен буду — разбудят.

Я ожидал разных вариантов побудки. От нежного шёпота в ушко с полным страсти жарким дыханием в затылок, до картины «Геракл разрывающий пасть льву», где в роли пасти выступает моя… Ну, не пасть же!

Но проснулся я от голоса Степаниды свет Слудовны. Всё-таки глуховата бабка. Вот и говорит командным голосом.

— У тебя там есть кто?

— «Княжна персиянская». Напугался как мы тут Корнея… Уснул. Он-то Корнея и высветил. Как тот подслушивать под дверь полез — малёк подносом в дверь. Ну, мы на шум и прибежали.

— Может, подстава?

— Корней у двери сидел. Возле самой щели. Это я сам видел. Да и порассказал он о делах своих. И про колдуна, что наговор творил, и ещё. Твои-то мастера сколь за Корнеем ходили-выглядывали, а вот малёк раз — и на горяченьком.

— Ловок-ловок. Что с Корнеем делать думаешь?

— А… Прогнать — нельзя, продать — нельзя. Даже язык урезать без толку — грамоте разумеет. Так что, пусть Саввушка его… доработает. А после твои в пригородную вывезут и закопают. С твоего двора холоп померший. А людям скажу — отпустил в Васильков, у него там родня, он давно просился. Вот-де, встретил знакомцев, я его и отпустил. Не в поход же такого брать, в войско-то.

— Ладно. Сделаю. А чего с мальком делать, с «княжной персиянской»?

— А чего? Он ни в чем таком. Любит он меня без памяти, из воли моей не выйдет.

Степанида явно обозлилась. В голосе появились и нажим, и сталь.

— Ты вправду дурень или только прикидываешься? Кто сегодня обещал Гордею княжну персиянскую в подарок?

О! Вот так новость. Меня мой господин, любимый, ненаглядный… другому мужику решил подарить? Да ещё Гордею. А у того взгляд… до сих пор мороз по коже. Как же так?! Гордей же меня не просто отымеет… даже — скорее не отымеет… Он же меня… долгой и мучительной… Это у меня не в одном месте кожа порвана будет, а по всему телу. Снимут всю. Заживо. Потом — мясо, потом — кости…

И вообще… Я же только вот к Хотенею привык, как-то притерпелся, сам себя уговорил. А тут…

А тут, Ванечка, долька холопская — как господин скажет, так и будет. И радоваться будешь, господа бога благодарить истово, если Гордей тебя только с удом своим познакомит, а не с катом дворовым, с кнутобойцем да костоломом.