В Бирюк - Венец [СИ]

Отдельно: повышение статуса Чарджи среди «чёрных клобуков». Они видели, как Бастий насмехался над иналом. И — умер.

— Инал у колдуна — правая рука. Кого инал не дорежет, того колдун доколет. Э-эх, нам бы такого. В начальники.

Боголюбский мгновенно уловил «чаяния широких народных масс». Уже на следующий день он сделал неочевидный демонстративный ход «пешкой» Чарджи в текущей политической игре. Поддержка, которую оказывала Рось в РИ волынским князьям стала весьма сомнительной, а после была исключена полностью.

Боголюбский вдруг вскакивает с трона. Мгновение смотрит на меня.

— Ты. Следом.

Подхватив полы длинной шубы, побрякивая бармами, поматывая «цепью аравийского золота» на груди, выставив вперёд как носорог рог «Шапку Мономаха» на склонённой голове, путаясь в мече и посохе, устремляется по лестнице вверх.

Факеншит! Как-то такие взбрыки… меня тревожат. Однако… бегу следом.

Крыльцо, зала, анфилада, лестница, светлица. Андрей резко поворачивается ко мне.

— Как ты это сделал? Покажи.

Мать! Хреново. Как сказать, не солгав — я уже много раз… Изменилось положение светил, отсутствует необходимый ингредиент, превышен лимит, сбой DNS-сервера… Если вы чего-то не поняли — ваша проблема.

С Боголюбским в такие игры играть опасно. Особенно сейчас: он не требует объяснений, он желает увидеть. Чем-то сходно с положением раба-учителя при древнеримском сынке рабовладельца: неуч не понял — учителю плети. Меня здесь не плети ждут, а плаха с топорами.

— Не жалко?

Киваю на кувшин на столе. Красивый кувшин, гусем вылепленный. Вокруг — чашки-гусятки.

Андрей фыркает. Я, доброжелательно улыбаясь, не отводя от него взгляда, протягиваю в сторону кувшина левую руку. Пук… Ба-бах!

Хорошая была посудинка. Вся. В смысле: всё.

Знатно грохнуло. Я специально выбирал керамику: с деревом такой эффект разрывного снаряда получить труднее.

Следом вваливаются кыпчаки наголо. В смысле: наголо — сабли. Сами-то они вполне в зимних халатах.

Андрей медленно проводит по бороде. Она у него не велика, но вот же… поймала: вытаскивает несколько крошек. Перебирает между пальцами, затем, медленно наклонив ладонь, ссыпает мусоринки на пол.

— Вон.

Кыпчаки вываливаются из комнаты.

— Покажи.

Задираю рукав, показываю.

— Трубка. Шарики. Вот такие. Воздух. Сюда дует, отсюда вылетает. Как пфу-у, но сильнее.

Не понимает.

— Дай.

— Нет. Опасно. Надо уметь. Не меч же.

Ух как его корёжит от моего «нет»! Привыкай, Андрюша, не впервой. Дальше чаще будет.

— Кого ты убивать собрался? Ты, Государь Всея Руси. С кем ты в поле на смертный бой выйдешь? Вспомни: после Бряхимовского полчища на какого врага ты меч свой славный поднимал? Ныне ты уж не князь, ты — Государь. Своей рукой убивать — время прошло. Хоть мечом, хоть копьём, хоть этой пукалкой. Твоё оружие — слово, мысль. Она-то многих может живота лишить. Этой, по одному… не государево это дело. А учиться — время тратить. Много. Ты готов на год Русь бросить?

— На год? С чего так долго? Оно ж просто. Туда направил, тут нажал.

— А сколько ты времени мечу учился? Он-то ещё проще. С одного конца взял, другим махнул.

Уверен, что меня некоторые не поймут. Типа: дал бы ему. И вообще организовал поставки оружия. Или своих таким вооружил и всех бы нехороших… та-та-та.

Коллеги, дайте в руки неуку АК. Очень похоже: туда направил, здесь нажал. Всё? Выучили? Бедняга сообразит — где здесь переводчик и в какую сторону его надо сдвигать? Зачем прицельная планка, куда надо смотреть? Что такое мушка? Как передёрнуть затвор, примкнуть и отомкнуть магазин? Я уж не говорю про дульную коробку, вынуть затвор, почистить… Каждый шаг — просто. Но над тобой должен стоять кто-то, кто будет повторять:

— Не так. Порядок другой. Не рви — само пойдёт.

Учить.

Более общее соображение: к вам приходит давний знакомый. Из Бармалейщины.

— Это у тебя что? Атомная бомба? Научи!

А чего тут учить? — Кнопку нажал, детонатор сработал, взрывчатка грохнула, части заряда сошлись, цепная реакция…

Чему учить? — Как на кнопку нажимать?

Вы как, коллеги, готовы подобные «подарки» на «Святой Руси» раздавать?

Уточню: я не утверждаю, что для стрельбы из этой пукалки нужно год учиться. Я спрашиваю: есть ли у него год свободного времени. Если есть, то я бы его и на параплане покатал, и под парусами походили. Обсудили бы рубаи Хайяма или круговорот воды в природе. Мужик вдумчивый, любознательный. Ему было бы интересно, а мне приятно.

— А тебя кто учил?

— Сам.

Пауза. Недоверчивый взгляд.

Здесь человек ничему не может выучиться сам. Аксиома.

Понятно, что самоучки, как и везде, есть. Но это не приветствуется.

Поэтому придумывают легенды. Типа: заплутал я однажды в лесу, повстречался мне дед с бородою в носу. Три года я на него батрачил, а он меня вырезанию двутавровых балок учил. Да и отпустил. После сколь не пытался его избушку найти — тропинка всегда в сторону поворачивает да назад выводит.

Иногда — «приснилось». Покойный родитель во сне явился, «хозяйка медной горы» расщедрилась, сам архангел Гавриил тайну открыл. Два последних варианта рискованны: могут пришить язычество или богохуление. Батюшка или матушка — благолепнее. Наследственная память кошернее, итить её дээнкашно.

— Пришлю к тебе пару слуг, научишь.

— Нет. Не хочу, чтобы твоя голова как этот «гусь» разлетелась. Ни у тебя, ни у меня нет людей, которым можно доверить ежеминутную бесшумную неостановимую смерть. Твою смерть.

Андрей напряжённо о чём-то думал. Прошёлся по комнате похрустывая битыми черепками. Положил на стол снятую «шапку», золотую цепь, посох. Подёргал в руке меч в ножнах.

— А тебе, значит, можно доверить? Смерть мою? Бесшумную, неостановимую, во всякий миг?

— Мне — можно.

— С чего бы?

— О-ох, брат, ты ж сам сказал: родную кровь проливать — грех.

Андрей дёрнулся, уставился на меня. Я иногда, с глазу на глаз конечно, называю его братом. Он меня — никогда. Сперва он возражал, насмехался, говорил, что таких ублюдков его отец под каждым кустом оставил. Потом как-то перестал обращать внимание. «Ванька балаболит? — Ну и фиг с ним».

«Ложь, повторённая сто раз становится истиной». А если — не ложь? Если неопровергаемое утверждение? А теперь ещё и подтверждаемое. Сохранением «родной крови».

— Да. Ага. Говорил. А остальных? Других князей-рюриковичей?

— Они мне не родная кровь. Не знаю почему, но я так чувствую. Не знаю. Может, Богородица указывает.

Он ещё походил по комнате, сел на лавку, глядя куда-то мимо меня. Потом будто вспомнил о моём присутствии.

— Ладно. Иди. Скажи там, что на сегодня хватит. Устал я. Завтра остальных чествовать будем. Иди.