В Бирюк - Венец [СИ]

Сейчас ситуация более конкретная, похожая на обычное состояние окружения здешнего лидера какой-нибудь группы. Только похожая: нет существенных элементов. Например, наследственности слуг. У меня-то все безродные.

С одной стороны, нет многолетней, много-поколенной привязанности к сюзерену, ко мне. С другой — нет родни, которой можно было бы шантажировать или использовать для оказания давление.

Гапа и Чарджи — самые близкие мне из присутствующих. Вот по ним мир и бьёт. Чарджи чудом жив остался. Хоть Агафью-то надо поберечь.

— Конечно. Сам. И сразу кинулся рыжего убивать. Служку нынешнего наречённого митрополита Кирилла.

Новый титул Туровского епископа ему известен, но воспринимается не сразу. Хорошо видно замедление мышления. Пока он соображает, продолжу:

— Я с тобой спорить не буду. Возьму вас троих: тебя, сельджука и рыжего и отвезу к Государю. А дальше пусть он разбирается. Маноха, знаешь ли, большой мастер по выяснению подробностей.

Что его слуга мёртв — он не знает. А я не говорю ни что тот мёртв, ни что жив. Не вру: как он понял — его забота.

Молчит, сопит. Боится, но упирается. Детализируем.

— Что ты похитил частицу святых мощей Великомученицы — Боголюбский поверит сразу. И прикажет тебя выслать. Из Руси Святой. Мда… По «Уставу об основании Всеволжска» вся земля вне граней русских — моя. Он и вышлет тебя ко мне. А у меня… Ты, поди, слыхал, как Федя Бешеный, епископ Ростовский, путь свой жизненный кончил? У меня на Стрелке особой машиной была ему голова отрублена. После смерти глазами хлопала, говорит пыталась. Лежит ныне у меня в подземелье. В стеклянном сосуде закрыта, особой тканью завёрнута, в крепком сундуке заперта. И твоя может рядом оказаться.

— Ты… ты не посмеешь!

Где-то я недавно это слышал. От Агнешки?

Приятные акробатические воспоминания заставили дружески улыбнуться.

— Я? Зверь Лютый? Не посмею?… Забавно. Но ты прав. Сунуть твою голову в стеклянный чан сразу — было бы не умно. Поэтому… Тебя водили в Нумеро?

— Н-нет.

— Но ты знаешь что это такое?

Молчит. Знает. Но не хочет со мной соглашаться ни в чём.

— Это тюрьма. Где славные герои из Варяжской гвардии, известные своей храбростью и неподкупностью, уже пару столетий расправляются с врагами императора. Очередного. Иногда они, по воле благословенного и порфироносного, просто выжигают оппонентам величайшего глаза. Калёным железом. А иногда закапывают беднягам в глаза кислоту. По чуть-чуть. Роговица мутнеет, образуется бельмо. И вскоре очередной бедолага отправляется в ссылку. Без явных следов казни. Просто болезнь. Руки, знаешь ли, в тюрьме мыть нечем. А кто трёт глаза грязными руками… Тут уж вины благороднейшего нет.

Я работаю с его тезаурусом, с известной ему информацией. И вызываю в нём эмоции. Которые побуждают к действиям. Будь на его месте какой-нибудь «друг степей калмык» — не сработало бы. Даже и большинство русских князей не имеют достаточно ярких картинок, привязанных к произносимым мною словам.

Казнь «Бешеного Феди» на Руси известна. Но немногие интересовались и впечатлились подробностями. Всеволод, будучи сыном и братом князей Суздальских, рассчитывающий на долю в «отцовой заднице», должен был, в ряду с братом и племянниками, более других разбираться с происходящими в соседних с его возможным владением, с его вотчиной, событиями. А, значит, он слышал и о говорящей, моргающей отрубленной голове у меня в руках. О странных письменах на столбах гильотины, о твёрдой уверенности многих, что душа преступного епископа не отлетела в мир иной, в ад или рай — неважно. Она здесь, в кости. Сохраняемой у меня в подземелье.

Рассказы о подобном существуют веками. И в христианской, и мусульманских культурах. Уверен, о таких демонах, заточённых в кувшинах, костях, иных контейнерах, служащих своим хозяевам, он не раз слышал на Юге.

Пройдя в детстве процедуру «княжеского изгнания», он куда лучше других понимает реальность моего варианта. В РИ Боголюбский, узнав об участии смоленских княжичей в убийстве брата Перепёлки, требует выслать одного из Киева, другого — из Руси, а третьего — конкретно в Берлады.

И конечно, он один из немногих в «Святой Руси», представляет себе Нумеро. Неважно — бывал ли он там физически. За этой тюрьмой тянется вековой шлейф страшных историй. Легенд. Ужастиков, которые слуги пересказывают любопытным детям аристократов перед сном.

Я внимательно разглядывал его большие чёрные блестящие глаза. Будто прикидывая сколько кислоты туда надо будет закапать. Всеволод дёрнулся, отворачивая от меня лицо, резко закрыв глаза. Я дотянулся через стол, ухватил его за подбородок, повернул к себе.

Терпит. Непрошенное прикосновение, навязанное движение… Можно чуть успокоить:

— Пока ещё ничего не случилось. И не случится. Но я должен знать. Рассказывай.

Он молчал, и мне пришлось помочь:

— Чья это была идея?

— Его! Михалко! Это всё он! Он — старший! Я должен его слушаться! Он сказал…

Отношения между братьями… братские. Но не дружеские. Ещё детьми они ссорились друг с другом. Я как-то наблюдал это в Пердуновке. В походе «11 князей» Всеволод предал Жиздора и перешёл на сторону Боголюбского. Наверняка, не сам, «как все», как остальные княжичи в Вышгороде. А Михалко остался верен присяге, пострадал, попал в плен. Старший — герой-неудачник, младший — трус-изменник. Так они друг друга воспринимают.

Теперь испуганный Всеволод легко «сдаёт» с детства враждебного ему старшего брата.

Сюжет таков.

Перед штурмом Попрыгунчик предложил Михалко идти с Вышгородской дружиной. Не воином, а проводником. Типа:

— Покажешь где там что.

Аргумент никакой. Вся «Вышгородская шестёрка» многократно и недавно бывала в Киеве. Но Попрыгунчик, видимо, обдумывал нечто вроде моего «войти в детинец первым». С последующим переделом добычи «по законам войны». Для этого Михалко, о котором в Киеве известно, что он остался верен Жиздору и попал в плен, был удобен. Его знают в лицо, если он подъедет к воротам и начнёт кричать:

— Помогите! Я сбежал из плена! Вместе с моими гриднями! За мной гонятся! Пустите внутрь!

То… Ворота не откроют. Но три-пять воинов по сброшенным стражей верёвкам смогут подняться на стену. Если они удержат кусок прясла пару-тройку минут — есть шанс «забросить наверх» достаточно многочисленную группу. Овладеть воротами и поднять над ними своё знамя.

Резкий ответ в духе:

— Изменить? Никогда!

Был парирован невинным вопросом:

— Изменить? Кому? Жиздору? Так он мёртв. Или ты ещё кому клятвы давал? Да ты как девка созревшая: чуть отвернёшься — уже подлегла. Под кого попало.

Затем рассуждения из области высокой духовности, чести и достоинства, были цинично переведены в область материально-денежную: