В Бирюк - Приступ [СИ]

Я — решил.

И мы побежали.

На Руси конями «бегают». Кликнул клич, собрал по-быстрому конный отряд и скок-поскок, аллюр три креста, аля-улю…

Ага. Две тыщи вёрст «в одну харю», по морозу, разгильдяйству и бездорожью… Риторический вопрос о завязках на пупке — пропускаю.

Русь очень «анизотропна». Есть местности просто непроходимые. Я об этом уже… Двигаться по обжитой долине Оки, где на каждом переходе — мои стоянки, фактории… Просто: селения, городки… Где можно заранее завезти и сохранять припасы, запасных коней, где люди и кони смогут отогреться в тепле… или ломиться лишние сотни вёрст по заметённой снегами голой степи…

Однако, и идти вместе с суздальскими и рязанскими ратями по Оке-Десне, через новгород-северские и черниговские земли, я не хотел: медленно, конфликтно.

Не с врагами — с соратниками. Моих ребят я обижать не позволю, а наезды неизбежны. Уж больно мы… не такие.

Имея два отвратительных варианта, вполне по Аксиоме Эскобара: через Степь и через Русь, я выбрал третий — по краюшку.

Тогда, как стартовая точка, возникла Тула. И естественно, Курск, как промежуточный пункт. Марш Степью, вблизи порубежья. Не сильно напрягая ни русские селения, ни становища половецкие.

Едва встал зимний путь, как мы погнали обозы со снаряжением и продовольствием по Оке. Чуть раньше факторам была дана команда накапливать запасы для прохождения войска. Шума мы старались не поднимать, но спрятать такие приготовления от местных… Живчик взволновался, пришлось объясняться.

Классная вещь телеграф:

— Воевода, ты чего задумал?!

— Поход. Мачечич у тебя? Поедете к Андрею?

— Э… Ну… Не решил ещё.

— Поедешь. Потом — поход. На Киев. Сам поймёшь. Ты бы своих подтянул.

К Рождеству во Владимире-на-Клязьме собралась толпа вятшего народу. Кроме Живчика и Мачечича к Боголюбскому приехал битый Ропак, «соломенный князь» Новгородский. Не было (как в РИ) четвёртого «обкорзнённого просителя» — Глеба Рязанского (Калауза). А вот делегации от пятидесяти городов явились в полном составе.

Все дружно требовали от Андрея «принять шапку деда твово Манамаха, сесть на стол отца твово Горгия, возложить на ся бармы великокняжеские». А главное, «взять сабельку острую, вскочить на коня резвого» и избавить, наконец, матушку Русь Святую от «хищника киевского».

Мой посол Лазарь в Боголюбово ходил каждый день пьяный: толпы высокородных гостей ежедневно являлись к нему на подворье. Не принять, не усадить за стол… не по чести. Закидывали удочки насчёт Всеволжска: то насчёт торговли, то насчёт выдачи беглых холопов. Но главное: пытались вызнать мнение князя Андрея — «ты ж вхож!», и вообще — «а каковы ныне веяния в сферах?».

Лазарь молчал, как партизан, хлопал глазами, затыкая себе рот кружкой с бражкой. Каждый вечер его «под руки» уводили слуги.

Общественная деятельность на Руси всегда требует хорошей закуски и крепкой печени.

Дело дошло до того, что его жена-«разлучница» просила меня повлиять на супруга.

— Господине! Помрёт же! Я ж мужа, богом данного, потеряю! Да и ты слуги верного лишишься.

Я гаркнул. По телеграфу.

Увы, количество буковок «р-р» обозначает эмоцию. Но не передаёт её глубины. Тогда велел Лазарю немедля идти к Боголюбскому. Дабы дать совет. Непрошенный.

На Руси говорят: «Совет хорош, когда его спрашивают».

Но тут следую туркменскому: «Камень, брошенный по совету, летит дальше».

Пришло время «разбрасывать камни». «Камнеметание», как и всякое дело, следует делать хорошо: надобно заелдырить посильнее.

Лазарь от такого поручения враз протрезвел. Он, как и множество бояр возле князя Андрея, его просто боится. Виноват: не просто. А очень сильно.

Совет — добрый, простой, обоснованный:

— Княже, сделай так, как сделал предшественник твой, князь Ростислав Смоленский (Ростик). (Ничего нового — вот прецедент). Возьми клятву с просителей, что они гонят тебя в Киев, дабы ты «правил на всей своей воле». «Правил» — в Киеве, в их городках и во всей Святой Руси.

Мономах управлял «тройственным согласием»: дружины, народа и «чёрных клобуков». «Тренога Мономахова». Закона такого не было, но была «практика народной демократии». Точнее: олигархии, учитывая состав каждой из «ножек» той «табуретки».

«Ножки» постоянно хотели «ещё раз и лучше». В смысле: больше. Больше — «демократии».

Получалось по-разному. Мономах — балансировал, Долгорукий — укорачивал, Изя Блескучий — поблёскивал и подкармливал, Изя Давайдович — плодил «должников», из полона выкупал.

Десять лет назад киевляне призывали Ростика в Киев, предлагая ему «править по обычаю и согласию мужей киевских». Имея виду «мономахов табурет с расширениями». В свою пользу, конечно.

Ростик тогда высказался резко и киевлян послал. Те подумали, поняли в какую задницу они влетают, и согласились на его формулу. Формулу самодержца, абсолютного монарха. Но Ростик не посчитал и такое достаточным основанием. Он потребовал согласия не только киевлян, не только своих смоленских «лутших людей», но и новгородских. Авторитет его был столь велик, что все три города просили его принять великокняжеский стол на его условиях.

Эта же формула («на всей его воле») была вбита в ряд с Новгородом, заключённый при повторном вокняжении там Святослава Ростиславича (Ропака).

Теперь я (ничего нового!) советовал Андрею использовать ту же формулу. С одной мелкой подробностью: «править на всей своей воле» не в одном городе (в Киеве — у Ростика, в Новгороде — у Ропака), а во всех городах-просителях.

А «нет» — так «нет». Ежели им их нынешние власти дороже, то пусть они их и защищают. От «хищника», что на той горке сидит, откуда апостол Андрей проповедовал.

Лазарь сходил, слова донёс. Доложил, что Боголюбский в ответ фыркнул зло, велел проспаться. Чем Лазарь и занялся.

Ну и ладно: «не любо — не слушай». У меня и иных забот по темечко.

Боголюбский молился-молился своей чудотворной, да и выкатил эту идею «плакальщикам».

Рисково. — Но прецедент на слуху.

А вдруг откажутся? — А и хорошо!

Боголюбский в эти месяцы рвался между разумом и душой. Между необходимостью идти в Киев, выгонять «хищника киевского», обезопасить своё Залесье, и крайним нежеланием лезть в ту трясину, «что у нас Русью зовётся».

Если бы кто-нибудь сказал «нет», «мы и без тебя справимся», он бы выдохнул и перекрестился облегчённо:

— Моей вины нет, бог не судил.

В РИ он нашёл «третье решение», потрясшее своей новизной летописцев и ставшее позднее основанием российской государственности. В моей АИ я, со своим «психиатризмом» и собственными представлениями о целях и путях к ним… Впрочем, об этом позднее.

Едва пропозиция была озвучена, как во Владимире густо «запахло жареным».