В Бирюк - Приступ [СИ]

«Темнота — друг молодёжи» — русская народная…

Но мы здесь не за этим.

Повторяем. Но с учётом. «Ещё раз и лучше».

Получается. Пошли.

Внешние ворота заложены серьёзнее. Два бревна. Одно — «вам по пояс будет». Ещё и подкосы вбиты. Подпорки — выбили, бревно — вынули. Это вышло легко. А вот верхнее… «руки в гору до упору». М-м-мать… С третьего подхода.

Спасибо местным: разобрали днём завал. Здесь должны стоять брёвна, подпирающие тесины ворот. Такое и тараном фиг выбьешь. Вон они, далеко не потащили, вдоль стен сложили.

Ну что, всё? Ворота открыты, дело сделано? — Отнюдь. Самое тяжёлое дело — которое осталось. А осталось нам… хрен да маленько: подать сигнал и и дожить до появления «американской конницы». В смысле: гридней Боголюбского.

— Выдохнули? Бегом!

Рысцой назад. Туннель. Площадка перед воротам. Кто там пыхтит сзади? Астма и пехота — две вещи несовместные, друг мой Сальери. Сторожка. Обновок нет? — Дальше.

Тьфу. Ф-фу. Даже плохие стихи помогают. Дышать равномерно.

— Пантелейка, ты где? Уже? Молодец. Поджечь чем?

— А у меня вот! Я нашёл! Она тама чуть в сторону, а я тута тащу со робятами, а она — раз…

— Поджигай.

Мальчишка, чуть не лопаясь от восторга, от оказанной чести, от… «в жизни раз бывает» подать сигнал на взятие столицы, щёлкает зажигалкой. Подносит огонёк.

Обмотанная тряпьём, набитым смолой и политым маслом, крестовина стола из караулки, выставленная за забороло, хорошо принялась. Чуть покрутил этот… скелет обеденного стола, чтобы все перекладины разгорелись. Выдвинул подальше: свес крыши низко, как бы не занялась.

Сначала — ничего.

И потом — ничего.

Тишина. Темнота. Ничего не меняется.

«Состояние стабильное. Тяжёлое».

Не видят? Передумали? Ослепли-заснули?!

Наконец, где-то далеко, кажется — у горизонта, где чёрное небо сходится с чёрным лесом, появились светлячки. Всё больше, всё шире. Россыпь. Стая. Потекли в нашу сторону. Катящаяся лавина искр. «Из искры возгорится пламя». Которое вот-вот превратит эту землю в пекло. В пепелище. Маленькой, незаметненькой, никому, кроме узких специалистов, не известной войнушки. Мелкой русской усобицы. С сожжением города, разрушением жилищ, обращением в рабство, убийствами, изнасилованиями… В бесконечном ряду подобных.

— Брусила, Терпила. Остаётесь здесь. Держать подходы по стенам. Установить препятствия.

— Дык… мы уже. Вон, бочки вытянули.

— Молодцы. Я с Суханом вниз. Встречать суздальских. Как подойдут — пошлю подмогу.

— Лучше из наших.

— Поглядим. Держитесь.

Снова вниз. Через ступеньку… мать! Удержался.

Очередной экстренный спуск обошёлся без членовредительства. Это радует.

На дворе сторожевого двора — без изменений. Внесли. В смысле: вынесли. Запорное бревно и в этих воротах. Играючи! Становлюсь профессиональным брёвно-выносителем.

Распахнули воротины, только я присел на лавочку у…

Грохот. Тяжёлый, громкий, пугающий, непрерывный… Похоже на… ни на что не похоже. Даже обвал в горах — не сравнить. Нет такого… всеобъемлющего, всестороннего эха.

Конница идёт по туннелю. Не идёт — скачет, несётся, рвётся в галопе.

Из зёва ворот выхлёстывает толпа. Серые, мохнатые, шестиногие… тараканы. В смысле: кипчаки. Стрелы наложены. Тут бы они из меня подушечку для иголок и сделали. Если бы я шевельнулся.

Толпу проносит вперёд. К распахнутым воротам сторожки подскакивает Асадук. Только метрах в пяти различает меня на фоне забора. Глаза… из дальневосточных становятся ближневосточными. Первая реакция — хват за саблю. Несколько лучников вокруг него немедленно вскидывают луки. Во все стороны.

Но Асадук саблю не вытянул. Толкнул коня на меня.

Не подходите ко мне близко! Я вас боюся! И вашей лошадки — тоже! Ой какая миленькая…!

— Ассадук, оссади.

Старая шутка, персонально к нему обращённая со времён Бряхимовского похода, сбивает боеготовность. В смысле: готовность рубить в куски всё, что шевелится. Можно ж и поговорить.

— Ну.

— Не нукай, хан. Передай князю…

— Не надо.

Оп-па. А вот это уже он меня поразил. Рядом с Асадуком пожилой кыпчак. Типичный. Если не присматриваться. Андрей.

Я же был твёрдо уверен, что никогда русский князь не пойдёт в бой без красного плаща, без сияющих броней на теле и хоругвей, овеянных славой и милостью божьей, над головой! До Донского — точно.

Ошибочка вышла. Точнее: приехала.

— А тебе идёт.

— Что идёт?!

— Халат с малахаем. Хорошо смотришься. Как настоящий.

Вот и не покусаешь! Вот и не покусаешь!

— Докладываю. Башня взята, ворота открыты. Прошу полсотни бойцов. Наверх, для защиты башни. А то — сам видишь. И слышишь.

Достаточно поднять голову, чтобы увидеть группки бойцов, бегущих по стене с факелами. И уже слышен набатный дребезг башенных колоколов.

Сказать: «как хорошо, что ты была» смогут не все. Из тех, кто доживёт до рассвета.

Кыпчаков выдавливает вперёд следующая толпа конных. Гридни. А к нам подлетает «юноша грозный с мечом подъятым».

Чисто для знатоков фолька: без гранаты.

Вот тут всё по канону. И конь белый, и плащ красный, и шлем блистающий. Выслушав короткую фразу отца, Искандер гонит полусотню гридней через «сторожку» к лестнице, поворачивает своего белого жеребца…

— Княжич! Погоди. Там, у Софийских ворот, Чарджи мой тебя поджидает. Ты вели своим, чтобы вот такое (я оттягиваю на рукаве кафтана ткань. Блин, вляпался где-то) — не трогали.

Искандер, окинув меня сосредоточенно-неслышащим взглядом, поднимает коня с места в карьер. Славы ищет, «взятия ворот». Там славы… хоть ешь, хоть пей, хоть в карманы ложь. Три сотни волынских гридней… вовсе не мухи сонные.

— Так ты и Софийские взял? Такого уговора не было.

— Брось. Уговор был, что я тебя с этой стороны на приступочке встречу. А ты спросить должен: не замёрз ли братец Ванечка? Уговор исполнен — вот, сижу. А ты не спрашиваешь.

Андрей хмыкает. Вдруг слезает с коня:

— Подвинься. Дай-ка и я сяду.

Да тут на шестерых места хватит! Но, коли ихнее самое великокняжеское благородие желает — я подвинусь.

— С удовольствием. Посидим рядком, поговорим ладком.

— Ранен?

Тычет пальцем в пятно крови на рукаве.

— Не-а. Вражья.

— Эт ты хорошо с крестом удумал. Я уж решил — взяли вас. Ан нет, смотрю — зажёг воевода Иван знак. Как обещался.

— Как сказал — так и сделал. Только крест не я запалил.

— ??!! А кто?

— Вестовой мой, Пантелеймон. Да ты его видал третьего дня. Он тогда сумку кожаную жевал.