В Бирюк - Чума [СИ]

Восстановив, такими суждениями, самооценку, смотрят на меня сострадательно: душу свою вечную загубил. И с завистью: поменял блаженство вечное небесное на богатство земное тварное. Но — большое. Не всяк так сумеет.

Точно: «не всяк». Роль подати у меня играет ипотека: кредит на срок до шести лет за предоставляемые стартовые «уровень жизни» и «способ производства». «Белая изба». Втянувшись в режим «расширенного воспроизводства» для погашения кредита, «привыкнув к хорошему» — к множеству элементов, которые считаются «богачеством», крестьяне будут и дальше поддерживать такой уровень. «Не хуже других».

Я надеюсь…

Понятно, что кредитование, в отличие от подаяния, возможно только при наличии «орг. насилия» за спиной заимодавца.

«Грозное что-то куётся во тьме»… Выбрав «экстенсивный путь», я автоматом, не считая и планируя, а просто по бредовости моего выбора и предчувствию крупных неприятностей, велел Терентию строить ещё одну линейку зерновых ям.

Потом грянул «мятеж жрецов», поход в Мордовию и, из-за победы, необходимость обустроить и прокормить тридцать тысяч новых насельников.

Одновременно Чарджи прошёлся по «унжамерен» и сжёг Кострому. Что дало сотни пленных и тысячи «вынужденных переселенцев». «Вынужденно» — прежде всего для нас: оставлять на прежних местах общины, чью кровь мы пролили, нельзя. Чуть очухавшись, они обязательно восстанут. Не потому, что им плохо, а по закону родовой чести и «кровной мсти».

Продолжал расти поток собственно переселенцев.

В Киеве сменился князь. На смену Ростиславу (Ростику) пришёл Мстислав (Жиздор). Ещё никаких разорений не было, но русские люди, предчувствуя грядущие приключения потянулись… куда подальше. И ко мне — тоже.

Весной 1167 г. новгородцы выгнали князя Святослава (Ропака). Летом он сжёг Великие Луки, ходил с войском под Старую Руссу… Крестьянину в лесной веси это всё… кто-то, где-то, за тридевять земель…

Чуйка у наших людей… Как красноармеец по одному взгляду бабы из-за плетня понимал, что за сотню вёрст беляки фронт прорвали — я уже…

Услыхав новость на торгу, почухав затылок, мужичок пересказывал известие соседям в деревне. И добавлял мысль, думанную всю дорогу от города:

— Мы, вроде, на новое место собирались? Не пора ли?

— Дык… а куды?

— А зимой, помнишь, сказочники проходили. Сказывали, есть-де на восход-сторону место такое. Всеволожск, вроде.

— Да не… да ну… брехня… незнамо-неведомо…

Почти везде такая беседа заканчивалась ничем. Погуторили и разошлися.

«Почти». «Эффект больших чисел». На «Святой Руси» 700 тыс. крестьянских дворов. Десятая часть каждый год «перекатывается», «кочевые земледельцы». Если хотя бы тридцатая доля от «катящихся» покатится в мою сторону… Две тысячи семей, двадцать тысяч ртов… мыть, брить, учить… И — кормить.

Продолжалось запущенное ещё «Усть-Ветлужским соглашением» переселение мари из их кудо. Мещеряки, обнадёженные моими обещаниями, перебирались из «шалашей на болотах» в «белые избы»…

И уже «фестончиками по краям» шли десятки семейств мокши. Они-то думали, что на опустевшие эрзянские земли идут, из лесу выберутся. Сотни буртасов, ищущих жизни без эмировской джизьи. Молодые черемисы. Остатки сувашских «выкупных девок». Отпускаемые, а после — бегущие «в открытую» из Волжской Булгарии от тамошней смуты невольники. Следом — и их хозяева. Благо, с обустройством форпоста на Казанке мы существенно придвинулись к эмирату. Позже потёк, всё расширяясь, «огненный ручеёк» рыжих удмуртов…

Весной 1167 года я не всё это мог предвидеть. Но после «восстания картов» и «шпионского забега», две основных массы новосёлов — эрзя и русские — просматривались вполне.

Напомню: норма — 7 пудов в зерне на человека в год. Тысяч шестьдесят новых едоков… Взять дополнительно 400 тыс. пудов зерна — негде.

— «Прогресс»? — Заходите позже. У нас нынче «Голодомор» по расписанию.

Софрон, мой главный прасол, вызванный во Всеволжск, тоскливо смотрел на меня:

— Хоть режьте, хоть озолотите. Не, не смогу. Прости, Воевода, но не осилю.

С Софроном у нас знакомство давнее, ещё с Пердуновки. Тогда он, в составе купецкой артели, пришёл в Рябиновку с хлебным караваном. Я как раз доламывал местных волхвов голядских да снюхавшуюся с ними верхушку общинников-«пауков».

В той сваре он оказался единственным разумным человеком. Мы вышли с прибылью, хоть и без продолжения: больше к нам рязанские караваны с хлебом не приходили — обиделись купчики, что я им халяву поломал.

На радостях от решения проблем, я открыл ему «из свитка Иезекиили». В смысле: инфу о предстоящем голоде в Новгороде. Софрон меня послушал, да мало. Состорожничал. Можно было втрое взять, да испужался: «не по обычаю хлеб в такую даль санями гнать».

Едва я уселся на Стрелке, как Софрон уговорил партнёров привезти мне, тогда — в «пустое место», четыре тысячи пудов зерна. Если бы не это — не знаю как и живы бы были.

Э-эх… какие детские времена были! Спор-то шёл про полста кунских гривен. Страсти… чуть не до крови.

Партнёры отбили затраты — мне нельзя было превратить сделку в их разорение. Если бы не договорились — сделал бы, выхода-то не было. Но разошлись мирно.

А Софрон получил новый совет от Зверя Лютого:

— Всеволжск расти будет быстро, рязанский хлеб нужен будет долго. Бери это дело под себя.

Он — взял. Мне — поверил. Ни под что, только под моё намерение. И чуть не сгинул.

Рязанский князь Калауз уловил, что Всеволжск «висит» на рязанском хлебе, решил меня «выдоить» — ввёл вывозные пошлины. Я бы это пережил. Но он потребовал выдать перехитривших его Кастуся с Елицей и других голядин, бежавшими в то лето мимо Рязани от бойни на Поротве, учинённой гриднями епископа Ростовского Бешеного Феди.

Софрон, который вёл тогда шесть учанов с житом для меня, пребывал в полной панике: караван остановили, людей схватили…

— Не смогли мы наш с тобой уговор исполнить. Хоть и нет в том вины, а не попустил господь. И выходит нам теперь прямая смерть через разорение. Ежели ты, Воевода, не поможешь.

Я обещал купить. Не привезли? — Послать. Вежливо или пинками. А купцы-то уже вложились. И не только своими средствами, но и заёмными. По «Русской Правде» должника можно продать в рабство. С семейством.

Понятие форс-мажор в здешнем законодательстве есть: пожар, наводнение, шторм.

Изменение налоговых ставок форс-мажором не считается. Купцы взяли кредит — теперь влетели по самые гланды. Не фигурально: холопский ошейник как раз туда и надевают.

Судьба Софрона висела на волоске. Его самого, его родных. По смыслу мне платить не следовало: товара-то нет. Но я заплатил. Он понял:

— Господине! Я те… по гроб жизни! Во всяк день за твоё здоровье, ко всякой иконе — молитву сердешную…! Уж я говорил друзьям-сотоварищам, что не может Зверь Лютый людей своих в беде оставить. А не верили. Да я и сам-то… сомневался сильно… А ныне… Как Господа Бога вживую увидал! Вот те крест! С могилы, почитай, засыпанный поднял! Будто Иисус — Лазаря! Спаситель наш!