Фрэнк Герберт - Машина бытия

Пловец чувствовал, что оживает; это было его второе рождение, оставившее позади смутное воспоминание о прошлой жизни как о времени призрачного небытия. Ему захотелось обнять Об, но он опасался, что она ответит слишком энергично. В приливе нежности она может забыть об осторожности и сломать ему ребра. У нее к тому же не было представления о личных границах, навязанного современной культурой. Можно было только вообразить, что могло последовать после попытки ее поцеловать.

Он медленно отстранился.

Об, отметив его сдержанность, подумала: «Он сейчас думает о бесах-богах. Мы должны отвлечь их, заинтересовать их другими вещами. Тогда они, может быть, займутся своими громами и молниями, а смертным позволят делать то, что интересует смертных».

Но в этот момент Пловец думал не о бесах или богах, а о возможных последствиях. Сейчас он удивлялся тому, что раньше его никогда не интересовали юридические последствия его шалостей. Марсианский алмаз привлекал его, потому что его похищение он считал великолепной веселой забавой. Но после того, что стало происходить с камнем и вокруг него, он понял, что МакПрестон и Левински будут вынуждены выдать его русским. Не могут же они предъявить им груду мелких осколков и сказать: «Простите, парни, но он рассыпался». Все рассыпалось, но единственное, что сейчас вызывало у Пловца страх, – это мысль о том, что станется с Об.

Последствия было уже невозможно игнорировать. МакПрестон и Левински ожесточенно спорили.

– Говорю тебе, это катастрофа! – горячился МакПрестон.

– Уолли, не будь тупицей, – ответил Левински.

– Но что мы скажем русским?

«Действительно, – подумал Пловец. – Что мы скажем русским?»

– Все очень просто, – произнес Левински. – Эта доисторическая женщина решила проблему за нас. Она создала для нас пропагандистское оружие, которое мы можем продемонстрировать всему миру!

– Ты просто…

– Да нет, правда! В мире не найдется человека, до которого не дошел бы такой аргумент. – Левински понизил голос: – Алмаз, который невозможно разрезать, ты не видишь? Мы можем сказать, что планировали это с самого начала. Мы отдадим им банду Джепсона и… – он указал на какой-то предмет, который Пловец не видел из-за спины МакПрестона, – …предъявим им этот предметный урок.

Пловца объяло безмерное любопытство. Он пошел было к верстаку, но Об опередила его, оттеснила в сторону МакПрестона, взяла с верстака что-то блестящее и повернулась к Пловцу.

– Об. Работать. Для… ты.

Потрясенный и восхищенный Пловец принял от нее предмет, поняв теперь, что имел в виду Левински, говоря о предметном уроке.

Об сделала из Марсианского алмаза наконечник копья – прекрасно уравновешенный и мастерски исполненный. Теперь Пловец держал его в руках – теплый и блестящий.

– Ты… хочешь? – спросила Об.

Он всегда говорил себе, что нельзя построить тюрьму, из которой невозможно сбежать.

Звали его Роджер Дейрут. Рост – пять футов, вес – сто три фунта, коротко остриженные черные волосы. У него было узкое лицо, длинный нос и широко расставленные, отбеленные космосом глаза, которые, казалось, не столько поглощали, сколько отражали увиденное.

Дейрут прекрасно знал свою тюрьму – поисковую службу. Он укоренился в этой службе, как эмигрант, живущий на присылаемые семьей деньги, – лежащий в гамаке на пляже в тени пальм и утешающий себя мечтами о том, что в один прекрасный момент участь его изменится к лучшему и он сумеет вырваться отсюда.

Он не убаюкивал себя иллюзией о том, что одноместное поисковое судно – это гамак или что космос – это тропический пляж. И все же обстановка очень умиротворяла: корабли были похожи на уютные коконы с индивидуальным, настроенным для каждого пилота климатом.

Дейруту потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что каждый пилот носит свою тюремную решетку в собственной душе. Даже здесь, в дальнем космосе, на пути к базе Капелла, он чувствовал эти зацементированные и прочно сваренные решетки в глубинах своей психики. Он во всем обвинял операторов транс-психотерапии и опросов в состоянии глубокого гипнотического сна – их манипуляциям подвергались все пилоты после каждого поискового полета. Он убедил себя в том, что специалисты транс-методики что-то внушали беспомощным пилотам, вселяя в них навязчивую мысль, которую сами называли толчком .

Некоторым молодым пилотам в течение недолгого времени удавалось избегать этой участи – видимо, у них была более крепкая психика, но рано или поздно транс-терапия калечила и их. Эта навязчивая мысль мешала пилотам поисковой службы долго оставаться в полете и заставляла их поворачивать назад.

– На этот раз я все же вырвусь, – сказал себе Дейрут. Он сознавал, что говорит вслух; голосовой декодер компьютера был выключен и на его невнятное бормотание внимания не обратил.

Газовое облако Большой Туманности нависало впереди по курсу; ее было отлично видно на мониторах, и выглядела она как кусок рваной ткани, наброшенной на звезды. Из подпространства Дейрут вышел в опасной близости от облака, но с этим риском он уже давно смирился.

Бингалинг Бенар, коллега-пилот и даже немного друг, назвал его сумасшедшим, когда Дейрут сказал, что хочет пощупать это облако.

– Разве ты этого уже не делал? – спросил его тогда Бингалинг.

– Я собирался, но потом передумал, – ответил Дейрут.

– Там сильно замедляешься, почти ползешь, – сказал ему Бингалинг. – Я терпел это в течение восьмидесяти одного дня, друг мой, но потом испытал толчок – это и правда было уже невыносимо – и повернул назад. На самом деле, там ничего нет – одно только облако, без конца и края.

Теперь бесконечное облако Бингалинга неудержимо росло на экранах приборов.

Эта туманность была настолько массивна, что за ней, может быть, скрывалась тысяча солнц.

«Восемьдесят один день», – подумал он.

– Восемьдесят, девяносто дней – это может выдержать каждый, – говорил Бингалинг. – Но я тебе говорю, что в этом облаке все намного хуже. Толчок испытываешь почти сразу, как только в него входишь.

Дейрут замедлил скорость до безопасной, направив корабль к первым, разреженным слоям. Состав облака был хорошо известен, здесь не было никакой загадки, напомнил себе Дейрут. Облако состояло из водорода, но его концентрация делала высокую скорость убийственной.

– Есть такая теория, – сказал ему Бингалинг, – что это похоже на зародыш звезды. В один прекрасный день это облако резко сожмется и образуется одна звездная масса.

Дейрут взглянул на показания приборов. Корабль словно бы стал частью его собственной нервной системы. Это был полубаркас, для которого пилоты придумали простое и не вполне пристойное название. Корабль имел в длину двести пятьдесят метров и от носа до дюз был усеян приборами, позволявшими определить, пригодна ли данная планета для человеческой жизни. В отсеке глубокого анабиоза находились объекты для проверки – две пары мартышек-резусов и десять пар белых мышей.