Журнал «Млечный Путь» - Млечный путь № 3-2012(3)

Поэтому три первых раздела «Апокрифов Лема» авторы посвятили анализу вышеизложенных проблем, взяв в качестве примера три разных метода лемосозидания.

Итак: Станислав Лем post hominem , рожденный в 2048 году в Математическом центре Университета Карла Рупрехта в Гейдельберге (МАТЦГ), представляет собой результат классического функционирования самообучающейся нейронной сети, реализованной в машинах МАТЦГ. Важно не то, какой точный алгоритм выполняет машина (современные сети никаких алгоритмов в понимании прошлого века не выполняют, так же, как их ведь не выполняет биологический человеческий мозг), а какие результаты она дает на выходе. Если они достаточно хорошо совпадают с контрольными данными, то и процессы, происходящие внутри «черного ящика», должны быть относительно содержательных (семантических) функций тождественны с процессами оригинала. В случае гейдельбергского пост-Лема питательная среда ( input ) самообучающейся сети представляла собой исторические данные об условиях жизни Станислава Лема in homine , его учебе и в целом о факторах, на него влиявших; контрольными данными были написанные им в то время тексты. Апокрифологи-программисты МАТЦГ признали своего пост-Лема стопроцентно настроенным, когда он сгенерировал им «Фиаско» более лемовское, чем изданное в 1987 году: отличающееся от того только мелочами, которые «в действительности» вносили в текст Лема редакторы и корректоры.

В свою очередь, Станислав Лем post hominem , рожденный усилиями коллективов доктора Вильчека и доктора Вейсc-Фехлер в 2052 году, возник по методу «снизу», «отталкиваясь от материи», т. е., во-первых, из математически имитированной белковой реконструкции на основе оригинального ДНК Лема; во-вторых, из результатов сканирования мозга, которые сохранились после исследований, которые Лем проходил при жизни, в особенности во время пребывания в эмиграции в Берлине; и, в-третьих, из неврологической интерполяции увековеченного в киносъемках поведения и самой телесной конституции писателя. Достоверность краковско-венского апокрифа тестировалась именно последними из этих записей: приводимый в движение в виртуальной среде своего краковского дома апокриф говорит то же самое, так же и с такой же жестикуляцией, что и живой оригинал.

Точную дату рождения японского апокрифа Станислава Лема назвать нельзя. Проект, часть которого он составляет, ЕВРОПА-1900, был основан в 2044 году, но когда его внутренние часы дошли до дня и часа прихода в мир в имитируемом Львове имитированного сына имитированного Самуэля Лема и имитированной Сабины Волльнер — это уже тайны лаборатории концерна «Кацушима Индастриз» и университета Чукио в Аичи, в чьи секреты троица TKO не проникла. Впрочем, ЕВРОПА-1900 испытала множество доработок и модификаций, программы патчили и тестировали в закрытых бета-версиях — апокриф Лема там мог, как миллионная часть огромной имитации, многократно возвращаться к «дорожденному» состоянию и рождаться заново; и даже параллельно в соседних кластерах существовать и не существовать, а также «существовать импульсно», синусоидально. Не менее брутально начинали и информатики, работающие над гейдельбергским и краковско-венским пост-Лемами. Японцев, однако, отличает масштаб проекта, в котором по течению и против течения времени они маневрируют целым континентом с десятками миллионов его жителей, начиная от украинского пастуха и заканчивая императором Францем Иосифом. Наверное, не должно удивлять, что это именно дети Ниппона со своей «культурой имитации» отважились на акт ультимативной апокрифистики. Станислав Лем не был в нем, по меньшей мере, выделен особым образом: имитация его охватила, потому что охватила всех. А тестом «истинности» японского пост-Лема является не один конкретный тест, специально для этого апокрифа приготовленный, а историческая точность всей рассеянной в имитации массы ЕВРОПА-1900. В чем нас убедила теория хаоса, ибо в столь сложных системах нелинейных процессов даже небольшое отклонение одного параметра на входе провоцирует гигантские различия на выходе, поэтому в кацушимовской имитации Тадеуш Мазовецкий, теряющий сознание перед кинокамерами в Сейме, и Адам Малыш, прыгающий с трамплина дальше всех, свидетельствуют о лемоподобии их пост-Лема точно так же, как написанные им книги.

Пост-Лем

Многочисленных критических работ дождался гейдельбергский пост-Лем. TKO подчеркивают, что именно этот информационный проект с самого начала предназначался для литературных исследований. Как только выкалибровали в МАТЦГ пост-Лема до идеального соответствия оригиналу, появилось искушение «вытягивать» из апокрифа писателя новые произведения. Тут все же появилось первое препятствие. Как Лем in homine описал это в «Истории бит-литературы», не любое творчество удастся успешно экстраполировать за рамки содержания, уже реализованного творцом. Некоторые авторы уходят из этого мира, прежде чем высказали все, что хотели сказать, некоторые же в своем творчестве сперва «закрываются», а потом им остается или саморазмножаться, или молчать. Лем молчал. Такой вот парадокс встал перед апокрифологами из Гейдельберга: чем более их пост-Лем будет верен оригиналу, тем меньше вероятность, что он напишет что-либо существенно новое.

Как известно, приняли решение о дивергенции апокрифа. Пост-Лем 1.01 развивался по начальной биографической линии, а для пост-Лема 1.02 внесли изменения для 90-х годов XX века. TKO повествуют, основываясь на интервью с тогдашними работниками МАТЦГ и логах администратора проекта. Ему (пост-Лему) преподнесли ежегодники тогдашней польской прозы. Он проглотил их и впал в меланхолию, ступор и общее безделье. Ему подключили нейропротезы юношеского интереса к миру. Он вернулся к чтению научной периодики и проникся доверием к Интернету; он захотел также чаще выходить из дома, поэтому ему омолодили «тело». Он написал много эссе и фельетонов. Ему вкололи сюжетную инъекцию. Он начал выстукивать на машинке роман, но через несколько десятков страниц выбросил его в корзину; и так три раза кряду. Половина отдела сидела потом над этими виртуальными обрывками. Высказывали пожелание встроить ему ограничитель самокритичности и небольшой усилитель самолюбования. В конце концов, все же пришли к решению передвинуть точку дивергенции апокрифа еще на 25 лет назад.

А поскольку этот гейдельбергский пост-Лем из 60-х и 70-х годов (конструкции 1.03.1020 — 1.03.1649) также подвергался модификациям и перезапускался на изменяемых параметрах (в том числе в различно модулируемых жизненных условиях и политических обстоятельствах), дивергенция коснулась также старых текстов. И так, например, пост-Лем, действующий в ПНР сурового коммунизма, в котором никогда не было «оттепели», не говоря уже об Эдварде Гереке, вместо «Новой космогонии» пишет предназначенную для печати вторую редакцию «Новой экономики», где не физики изменяются во времени и пространстве и «приспосабливаются» к готовым, идеальным математическим теориям, а меняются законы экономики и экономические системы. Поэтому не всегда и не везде действительным, согласно этой версии пост-Лема, является, например, утверждение о вытеснении лучших денег худшими или фальшивыми — об абсолютной эффективности закона невидимой руки рынка. И потому марксистская экономика как идеальная абстрактная модель, а в особенности плановая коммунистическая экономика, — может оказаться действенной, будучи сначала годами неэффективной (или фальшивой). Изменению подвергаются не скорость света, масса электрона, постоянные Планка или Больцмана — а законы спроса и предложения, форма кривой Лаффера или попеременность волн Кондратьева. «Новая экономика», внушая, что Маркс был прав, хотя он же не был прав (или, если желаете, был не прав, хотя был прав), не могла в рамках вышеприведенной имитации появиться в официальном обращении. Часть апокрифов Лема после дивергенции направилась дальше этим путем, создавая незавуалированную критику системы и вмешиваясь в политическую деятельность значительно сильнее, чем через Польское Соглашение Независимости и тому подобные движения.