Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

– Разумеется. – Он тоже встал. – Я к вашим услугам, госпожа. У меня есть чувство, что это только начало.

Что-то заставило её встрепенуться и уставиться куда-то сквозь него.

– Вы помните, как развевались знамёна?

– Что?

– Вы там были, – она виновато улыбнулась и пожала плечами. – Вы тоже там были.

Он нахмурился, силясь понять её.

– Знамёна… – Он погрузился на время в себя. – Я… – он потряс головой, – кажется… Я помню, что раньше, ещё в детстве, в Иране, когда я видел знамёна, это всегда много для меня значило. Намного больше, чем я мог себе объяснить. Я как будто летел.

– Пожалуйста, приходите ещё. Возможно, и вашу гуннскую душу ещё можно призвать.

Он кивнул, хмурясь и словно пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль, знамя в своей памяти. Даже когда он прощался и уходил, он всё ещё был погружён в себя.

Он вернулся через неделю, и они провели ещё один сеанс «внутри свечи», как называла их вдова Кан. В глубоком трансе она разразилась речью, которой не понял никто из них: ни Ибрагим, слушавший её в эту минуту, ни сама Кан, когда он позже вслух зачитывал записанное за ней.

Разволновавшись, он пожал плечами.

– Я поспрашиваю коллег. Впрочем, это может быть и язык, уже полностью для нас утраченный. Давайте сконцентрируемся на том, что вы видели.

– Но я ничего не помню! Может, самую малость. Как сон, который забывается при пробуждении, когда ты пытаешься его вспомнить.

– Значит, мне нужно быть умнее и задавать правильные вопросы, когда вы непосредственно погружены в пламя свечи.

– А если я вас не пойму? Или отвечу на этом чужом языке?

Он кивнул.

– Но вы как будто понимаете меня, по крайней мере отчасти. Наверное, мои слова транслируются за пределы этого измерения. Или же душа хунь способна на большее, чем мы изначально предполагали. Или по нити, что не позволяет путешествующей душе хунь отделиться от вас, передаётся часть ваших знаний. Или меня понимает душа по.

Он развёл руками: кто знает?

Затем её как будто осенило, и она положила руку ему на плечо.

– Был оползень!

Они молча стояли рядом. Воздух вокруг них слабо дрожал.

Он ушёл озадаченный, погружённый в себя. Каждый раз он покидал её в каком-то смятении, и каждый раз, возвращаясь, буквально кишел идеями и потирал руки в предвкушении их следующего сеанса «внутри свечи».

– Мой коллега из Пекина считает, что вы говорите на диалекте берберского языка. И иногда на тибетском. Вам знакомы эти места? Марокко находится на другом конце света, в западной оконечности Северной Африки. Марокканцы заселили Аль-Андалус после гибели христиан.

Она вздохнула и покачала головой.

– Я уверена, что всегда была китаянкой. Может быть, это древнекитайский диалект?

Он улыбнулся – редкое и приятное явление.

– В глубине вашего сердца, возможно. Но я полагаю, что наши души от жизни к жизни странствуют по всему миру.

– Группами?

– В Коране сказано, что судьбы людей переплетены. Как нити в ваших вышивках. Они путешествуют вместе, как кочевые народы Земли: евреи, христиане, зотты. Останки прежних устоев, лишившиеся дома.

– Или новые острова за Восточным морем? Получается, мы могли жить и там, в империях золота?

– Там могли осесть древние египтяне, бежавшие на запад от Ноева потопа. К единому мнению пока не пришли.

– Кем бы они ни были, я-то уж точно китаянка с головы до пят. Всегда была и всегда буду.

Он наградил её взглядом, в котором читалась лёгкая смешинка.

– Не похоже, что вы говорите по-китайски, когда находитесь «внутри свечи». И если жизнь неугасима, а складывается именно такое впечатление, вы можете быть старше самого Китая.

Она испустила глубокий вздох.

– В это нетрудно поверить.

Когда он пришёл в следующий раз, чтобы снова ввести её в «состояние», было поздно, и они смогли провести сеанс в тишине и темноте, и казалось, не существовало ничего, кроме пламени свечи в тусклой комнате и звука его голоса. Шёл пятый день пятого месяца, несчастливый день, день праздника голодных духов, когда почитали несчастных прет, у которых не осталось живых потомков, и духи получали немного покоя. Кан прочла Шурангама-сутру [28] Псевдосанскритская сутра, первоначально написанная на китайском языке и озаглавленная «Лэнянь цзин». Состояние, которое он описывает, чанчжи, иногда называют «природой Будды», или татхагатагарбхой, или «основанием разума». В сутре говорится, что следующие ей могут быть «внезапно пробуждены» к этому состоянию высочайшего откровения ( прим. автора ). , в которой излагалась концепция «жулай цзан», состояния чистого разума, спокойного разума, истинного разума.

Она совершила обрядовые омовения дома, постилась сама и попросила о том же Ибрагима. И потом, закончив наконец с приготовлениями, они сидели одни в душной и тёмной комнате и смотрели на пламя свечи. Кан погрузилась в него почти в тот же миг, как Ибрагим коснулся её запястья, пульс её заструился из инь в ян. Ибрагим внимательно наблюдал за ней. Она забормотала на непонятном ему языке, возможно, на том, которого они ещё не слышали. На лбу у неё блестел пот, что-то мучило её.

Пламя свечи уменьшилось до размеров фасолины. Ибрагим тяжело сглотнул, сдерживая страх и щурясь от напряжения.

Она пошевелилась, и её голос стал более взволнованным.

– Ответь мне по-китайски, – мягко попросил он. – Говори по-китайски.

Она застонала, что-то пробормотав, а затем произнесла, совершенно отчётливо:

– Мой муж умер. Его… его отравили, и люди не хотели принимать в своих рядах королеву. Они хотели так, как раньше. Ах! – и она снова заговорила на другом языке.

Ибрагим отложил в памяти её наиболее внятные слова и тут увидел, что пламя свечи снова разгорелось, становясь даже больше обычного, поднимаясь так высоко, что в комнате стало душно и жарко, и испугался за бумажные потолки.

– Успокойтесь, о духи мёртвых, прошу вас, – сказал он по-арабски, и Кан закричала в ответ не своим голосом:

– Нет! Нет! Мы в западне!

И вдруг она разрыдалась, изливая со слезами свою душу. Ибрагим держал её за плечи, бережно обнимая, и вдруг она вскинула на него взгляд, будто проснувшись, и глаза её округлились.

– И вы там были! Вы были с нами, когда на нас сошла лавина, и мы застряли в западне, обречённые на верную смерть!

Он покачал головой:

– Я не помню…

Она высвободилась и наотмашь ударила его по лицу. Его очки пролетели через всю комнату, а вдова вскочила на него и крепко схватила за горло, как будто собираясь душить, вперившись в него глазами, внезапно ставшими намного меньше.

– Ты же там был! – закричала она. – Вспомни! Вспомни!

В её глазах он как будто увидел, как всё произошло.

– Ох! – потрясённо протянул он, глядя сквозь неё. – О, боже мой! Ох…