Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

– Да, – сказал один индийский адъютант по-тибетски, – женщины лучше стреляют, а особенно траванкорские женщины. Они обучаются этому с пяти лет, и возможно, это всё, что требуется. Учите мальчиков с малых лет, и они будут делать то же самое.

Дожди наполнились чёрным пеплом, падающим в водянистую грязь. Чёрный дождь. Пришёл приказ отряду Бая и Ивао срочно идти на равнину и присоединиться к общему штурму. Они быстро спустились вниз по тропинкам и, собравшись примерно в двадцати ли за линией фронта, двинулись в поход. Они должны были зайти с самого конца фланга, с равнины, но близко к подножию холмов, чтобы штурмовать первый склон, если возникнет малейшее сопротивление их атаке.

Таков был план, но, когда они подошли к фронту, пришло известие, что мусульмане разбиты и отступают, и так они присоединились к погоне.

Но мусульмане бежали во весь опор, индийцы следовали за ними по пятам, а китайцам оставалось только следовать за двумя более быстрыми армиями через поля и леса, через каналы и проломы в бамбуковых изгородях и стенах, через посёлки, слишком маленькие даже для того, чтобы называться деревнями, неподвижные и молчаливые, часто сожжённые, но почему-то всё равно замедляющие их движение. Тела валялись на земле кучами, уже раздуваясь. Полный смысл воплощения проступал в его противоположности, развоплощении, смерти, уходе души, оставляющей после себя так мало: гниющую массу, вещество, подобное тому, что находишь в колбасе. Ничего человеческого в этом не было. Но изредка чьё-то лицо оставалось нетронутым гниением; вот, индиец лежит на земле и глядит в сторону, совершенно спокойно и без единого колебания, не дыша; статуя очень впечатляющего человека, хорошо сложенного, с сильными плечами, способного – командир, с высоким лбом, усатым лицом, глазами, как у рыбы на рынке, круглыми и удивлёнными, но всё же впечатляющими. Баю пришлось произнести заклинание, чтобы пройти мимо него, и тогда они оказались в зоне, где сама земля дымилась, как мёртвая зона Ганьсу, лужи серебристой газированной воды в ямах смердели, а воздух был полон дыма и пыли, пороха и кровавого тумана. Бардо выглядело сейчас примерно так же, переполненное вновь прибывшими, злыми и ничего не понимающими людьми, бьющимися в агонии, – худший из возможных способов войти в бардо. Здесь – его пустое зеркало, разбитое и неподвижное. Китайская армия шла в полном молчании.

Бай нашёл Ивао, и они отправились в сожжённые руины Бодх-Гая, в парк на западном берегу реки Пхалгу. Им сказали, что именно здесь стояло дерево Бодхи, старое дерево ассаттха, дерево пипал, под которым Будда получил просветление много веков назад. Местность перенесла столько ударов, сколько вершина Джомолунгмы, и никаких следов деревьев, парка, деревни или ручья не осталось – только чёрная грязь, насколько хватало глаз.

Группа индийских офицеров обсуждала обломки корней, которые кто-то нашёл в земле неподалёку от места, где, по мнению некоторых, росло дерево. Бай не узнал их языка. Он сел, зажав в руках маленький кусочек коры. Ивао подошёл послушать, что говорят офицеры.

Затем Куо возник перед Баем.

– Срежь ветку, – сказал он, протягивая небольшую веточку с дерева Бодхи.

Бай взял ветку из его левой руки: правая рука Куо всё ещё отсутствовала.

– Куо, – сказал Бай и сглотнул. – Не ожидал тебя увидеть.

Куо посмотрел на него.

– Значит, мы всё-таки в бардо, – сказал Бай.

Куо кивнул.

– Ты не всегда мне верил, но это правда. Вот видишь… – он махнул рукой в сторону чёрной дымящейся равнины. – Это – пол мироздания. Снова он.

– Но почему? – спросил Бай. – Я просто не понимаю.

– Чего не понимаешь?

– Что я должен делать. Жизнь за жизнью… теперь-то я их помню! – понял он, оглядываясь назад через века. – Теперь я помню, и каждую жизнь я пытался. И продолжаю пытаться!

На чёрной равнине они как будто видели слабые остаточные образы своих прошлых жизней, танцующие в бесконечном полотне моросящего дождя.

– Но это, похоже, не имеет значения. Всё, что я делаю, не имеет никакого значения.

– Да, Бай. Может, и так. Но ты всё-таки дурак. Чёртов добродушный кретин.

– Не надо, Куо, я не в настроении.

Хотя он и попытался выдавить улыбку, превозмогая боль, радуясь, что над ним снова подшучивают. Ивао и он подшучивали друг над другом, но у них это не получалось так, как с Куо.

– Может, я и не такой великий лидер, как ты, но я сделал немало хороших вещей, и они ничего не изменили. Кажется, в действительности не существует никаких правил дхармы.

Куо сел рядом с ним, скрестил ноги и устроился поудобнее.

– Ну, как знать. Я сам много об этом думал, когда в этот раз попал в бардо. С тех пор прошло уже много времени, поверь мне: нас так много одним махом сюда попало, что выстроилась целая очередь. Здесь, как и на войне, никакого порядка, и я наблюдал за вами, как вы все боретесь, бьётесь, как мотыльки в бутылке, и понимал, что сам был таким же, и удивлялся себе. Иногда я думаю, что всё пошло наперекосяк в тот раз, когда я был Кеимом, а ты Бабочкой, девочкой, которую мы так любили. Помнишь эту историю?

Бай покачал головой.

– Расскажи мне.

– Я был аннамцем, когда был Кеимом. Я продолжал гордую традицию, согласно которой великими китайскими адмиралами становились иностранцы и пользовались дурной славой, ведь много лет я был королём пиратов на побережье Аннама, и китайцы заключили со мной договор, какой заключили бы с любым великим правителем. Сделку, по которой я соглашался возглавить вторжение в Ниппон, по крайней мере, морской его аспект, а возможно и больше.

Как бы то ни было, вторжения не случилось из-за отсутствия ветра; мы поплыли дальше, и открыли океанские континенты, и там нашли тебя, и взяли тебя с собой, и спасли от бога-палача южан, и потеряли тебя. Вот тогда я почувствовал это, спускаясь с горы, после того как мы спасли тебя. Я целился в людей из ружья, нажимал на курок и чувствовал в своих руках силу жизни и смерти. Я мог убить всех, и они бы это заслужили, кровавые людоеды, детоубийцы. Я мог сделать это, просто указав на них. И тогда мне показалось, что моя сила гораздо больше их и имеет значение. Что наше превосходство в оружии проистекает из общего превосходства мысли, которое включает в себя превосходство морали. Что мы лучше, чем они. Я вернулся к кораблям и поплыл на запад, всё ещё ощущая, что мы – высшие существа, боги для этих ужасных дикарей. Вот почему умерла Бабочка. Ты умер, чтобы научить меня, что я был не прав, что, хотя мы и спасли её, мы же её и убили, что это чувство, которое мы испытали, проходя мимо них, как мимо никчёмных собак, – это яд, который никогда не перестанет распространяться среди людей, обладающих оружием. До тех пор, пока все люди, подобные Бабочке, которые жили в мире без оружия, не будут нами убиты и не останутся только люди с оружием, которые продолжат убивать друг друга, стараясь успеть первыми, в надежде, что это не случится с ними самими, – пока не умрёт весь мир и мы все не попадём в это царство прет, а затем и в ад.