Дин Лейпек - Вероника Стейнбридж покидает зону безопасности [СИ]

Он усмехнулся в ладони.

– Писать могу бесконечно. А говорить – нет. В колледже был большим идиотом. Не сразу понял, что лучше просто молчать. Если не умеешь с девушками нормально общаться.

Вероника выжидающе молчала.

– Ты ведь ничего о Зоне не знаешь, – внезапно грустно заметил Тим, опять опустив руки и взглянув на нее. – С чего мне начинать тогда? С общественных движений начала века? Или с того, что к ним привело? Тогда точно заговорюсь до смерти, – он снова усмехнулся, затем откинулся на спинку дивана. Очки блеснули, отражая зеленовато-рыжую закатную полосу на горизонте. Вероника подтянула колени к лицу и положила на них подбородок.

– Попробую коротко, – вздохнул Тим. – Представь себе общество, где большинство – гетеросексуальны. А однополые пары – в меньшинстве. И это меньшинство постоянно ущемляют в правах. Не берут на работу. Не пускают к партнеру в больнице. Не отдают наследство. А где-то вообще сажают в тюрьму. Или даже убивают.

Кроме этого, есть еще много других меньшинств. И ущемляемых групп. Инвалиды, этнические меньшинства, ВИЧ-инфицированные… Даже просто женщины.

Но постепенно всем удается заявить о своих правах. Чем громче они заявляют, тем меньше их ущемляют. Они требуют снимать о себе фильмы, писать книги. Все, что не о меньшинствах – вне моды. Хочешь быть в тренде – говори о них. Ну или хотя бы о женщинах.

А потом почти одновременно происходит сразу три вещи. Группа ученых внеутробно выращивает полноценный эмбрион. Изобретают «Спаркл» – препарат, имитирующий оргазм. А Дин Флетчер выдвигает теорию. Что основа всей агрессии и нетерпимости – гетеросексуальные отношения.

И это гениальная по своей убедительности теория. Ведь кто ущемляет геев? Гетеросексуалы. В каких отношениях больше всего домашнего насилия? Тоже в разнополых. Хотя процент насилия в любых парах одинаковый. Но гетеросексуальных больше – поэтому и насилия больше. А еще в них дискриминируют по полу. А еще – заставляют женщин рожать.

Флетчер пытался приплести туда и угнетение других этнических групп. Долго мучился, но в конце концов придумал. Большинство ксенофобов-то тоже гетеросексуалы.

Сначала это был просто модный тренд. Что-то, о чем пишут самые продвинутые издания, читают заумные лекции. Потом какая-нибудь звезда говорит: «Мне стыдно за свою гетеросексуальность». Другая: «Возможно, это последствия детской травмы – но я надеюсь измениться к лучшему». Еще статьи, еще лекции, еще интервью со звездами. Первые движения «сознательного ухода от животных инстинктов». Теперь не иметь разнополый секс – признак продвинутого, прогрессивного человека. И тогда на помощь приходит «Спаркл» – отказаться от секса оказалось для многих не так-то легко. Только спустя некоторое время открылись его долгосрочные побочные эффекты, вроде расшатанной психики и гормональных сбоев. «Спаркл» запретили, настоящие адепты нового движения стали стремиться к полному воздержанию, и многие начали принимать суппрессивы. Изначально их назначали для лечения зависимости от «Спаркла» – но затем выяснили, что при постоянном приеме сексуальное желание полностью подавляется.

И в это же время здесь, в будущей Зоне, достигает девятимесячного возраста эмбрион – девятимесячного с момента первого деления клетки. И «Движение сознательного ухода», которому до того неоднократно задавали вопрос о необходимости воспроизводства, получает ответ. Дети, «рожденные не от семени и не от желания» – даже не рожденные вовсе, не мучавшие родами своих матерей. «Чистые» дети.

Большинство из которых – с паталогической фоточувствительностью. И без семей – ведь «Движение» не предполагало создания пар. Это потом «докажут», что для здоровой психики лучше всего жить с однополым партнером. А тогда «чистые» оказались никому не нужным генофондом. Большой этической проблемой. Решение которой дало толчок к появлению той Зоны, которую ты сейчас знаешь.

По сути, город стал резервацией. Во всем остальном мире «Движение» постепенно теряло свою популярность, но здесь воспитывалось первое поколение «чистых», и их растили с этими, новыми ценностями. Из-за выявленной повышенной фоточувствительности постепенно создается безопасная среда. Пройдет несколько лет, прежде чем у суппрессивов выявят тот же самый эффект, и еще несколько – когда установят, что их остаточное действие влияло на «чистых». Но к этому времени уже успеет сформироваться Зона Безопасности – этакий экспериментальный город будущего. Она получит отдельный федеральный статус, в ней примут свои законы. Создадут свою Сеть, которая лишь отчасти будет связана со всемирной. И о том, что именно суппрессивы вызывают повышенную фоточувствительность, «чистые» дети Зоны уже не узнают.

– Но зачем? – не выдержала Вероника. – Какой смысл это скрывать?

– Экспериментальный город, – усмехнулся Тим. – Зона нужна федеральным властям, чтобы всегда иметь пример успешной реализации теории Флетчера. Поэтому они будут закрывать глаза на то, что здесь повсеместно нарушаются права человека.

– Какие права?

Тим внезапно подался вперед – в сумраке блеснули очки:

– Нельзя запрещать отношения между людьми. Любые. Все, что запрещает людям быть друг с другом – зло. Все, что перекладывает вину предыдущих поколений на новые – зло. Все, что называет одних людей хуже других – зло. Впрочем, именно поэтому федеральные власти не очень рвутся менять что-то в Зоне, – Тим замолчал, резко оборвав фразу. Вероника нахмурилась и спросила:

– Почему?

Он ответил не сразу, а когда заговорил, голос звучал сухо, чуть раздраженно.

– Не все считают «чистых» полноценными людьми. За пределами Зоны.

Вероника смотрела, как отраженная в стеклах очков закатная полоса медленно гаснет, тонет в море бархатной темноты и бриллиантовых капель огней. За спиной Тима подтеки кетчупа и чая, заключенные в цивильную раму багета, казались слишком темными, слишком страшными на фоне мертвенно-бледной стены.

– Ты говорил больше восьми слов за раз, – замечает Вероника спокойно.

Не увидела – услышала, как он усмехнулся. В комнате было уже слишком темно.

– Так бывает. Если удается разговориться. О том, что меня волнует.

– Ты пишешь обо всем этом?

– Да.

– И из-за этого тебе угрожает опасность?

– Да.

Вероника помолчала – и вдруг спросила:

– А кто такая Мадлен?

– Моя бывшая жена.

– Это про нее ты говорил тогда в группе?

Может быть, Тим кивнул, может быть, ничего не ответил. Было слишком темно, чтобы Вероника могла рассмотреть.

Она думала о том, что вот сейчас нужно подняться на ноги, собраться и уйти. Вернуться на правильный маршрут, в Зону, домой к Софи, черным очкам, белым тихим стенам их квартиры…