Александр Шейнин - Пропавшее ущелье

В первое мгновение Полынов хотел броситься к ней. Но инстинкт врача подсказал ему, что нельзя делать этого. Ведь он мог смертельно испугать молодую женщину.

И Полынов, стоя в тени, молча смотрел на безумную попытку жены пробить выход из ущелья. Сердце его сжималось, он испытывал невыносимые муки и не знал, что делать.

Но вот удары прекратились, обессиленная женщина выронила топор и тихо засмеялась. Потом подняла топор и крадучись пошла по направлению к дому.

Полынов отступил в гущу деревьев, заторопился и опередил жену. Он не хотел показать, что знает ее тайну. Уже в постели Александр Иванович услышал, как жена вошла, тихонько положила топор на место и проскользнула в спальню. Он дал ей улечься, подождал немного и лишь потом подсел на ее кровать, услышал учащенное дыхание — женщина спала, и он не стал ее тревожить.

С этой ночи у Полынова началась страшная жизнь. Болезнь жены прогрессировала. Она заговаривалась, глаза ее лихорадочно блестели, а когда наступала полночь, исчезала. Александр Иванович знал, чем она занималась по ночам, наблюдал за ней, однако ничего не смог сделать, чтобы вырвать жену из лап страшной болезни. Когда он однажды попытался ее задержать, она с ненавистью оттолкнула его и с криком убежала.

Боясь за сына, Александр Иванович ни на минуту не оставлял жену наедине с ним. Так шло время, мучительное, тяжкое время. И только крохотный сын ничего не понимал в разыгравшейся драме. Он уже начал ходить и забавно лепетал первые слова.

Жена таяла буквально на глазах. Сизифов труд по ночам изнурял ее все больше и больше. Александр Иванович заботился и о ней, и о сыне. Ради сына надо было держаться, находить в себе силы, не пасть духом.

Трагическая развязка приближалась. Но, видно, и сейчас, много лет спустя, Полынову трудно было о ней говорить, потому что он неожиданно замолчал. Молчал и Михаил, не спрашивая, что случилось с женой.

Солнце поднялось над вершинами, и в комнате стало душно. Александр Иванович опустил штору.

— Вот и всё, Михаил Георгиевич, — уставшим голосом проговорил Полынов. — За эти годы я как-то уже смирился со своим положением и привык считать себя и сына обреченными. Ваше неожиданное появление воскресило во мне надежду, правда, неясную, слабую, но все же… — и, будто вспомнив что-то, он тяжело вздохнул, сказав: — Только чудо может помочь нам… вы рассказываете невероятные вещи, и я верю вам. Такое не придумаешь. И у меня появилось страстное желание на конце своих дней увидеть Родину… Будем надеяться.

Просто поразительно, чего может добиться человек, вооруженный знаниями. Александр Иванович Полынов до того, как он оказался пленником ущелья, являлся передовым человеком своего времени. Он обладал обширными познаниями не только в области медицины, но и во многих других отраслях науки и техники. Сам страстный путешественник, Александр Иванович хорошо знал труды замечательных русских исследователей и ученых — Миклухи-Маклая, Крылова, Докучаева, Мушкетова, Менделеева, Тимирязева.

И многое из того, что он знал, ему пригодилось в ущелье. Предполагая прожить на Памире несколько лет, молодая чета захватила с собой не только самое необходимое из вещей, книг, но и семена пшеницы, овощей, которые сослужили им хорошую службу.

С тех пор прошли десятки лет, и почти все, что сейчас окружало Михаила в доме, что он носил на себе, что ел, было создано руками неутомимого Полынова и его жены.

Щербаков вскоре убедился, как обширно и многообразно хозяйство Полынова. На пшеничном поле урожай собирался дважды в год, на плантации выращивались овощи, даже такие, о которых Михаил и понятия не имел. В хозяйстве имелся фруктовый сад с цитрусовыми растениями, животноводческая ферма, где вместо коров находилось с десяток рослых ручных горных баранов — архаров, и несколько послушных ишаков — потомков тех животных, которые вместе с четой Полыновых некогда спустились в ущелье.

Михаил с интересом осматривал хозяйство Полыновых и само ущелье.

Быстрая, местами глубокая речка с прозрачной и холодной водой разрезала ущелье на две части. Вытекая из гор, она скрывалась в противоположном конце ущелья, где-то под скалами. Глядя, как студеная вода уходит куда-то под землю, Щербаков невольно позавидовал ей. Проложив свой путь под горными великанами, она где-нибудь, наверное, вырывалась на свободу… Неужели он, как и Полыновы, обречен на заточение среди гор?

Павел с охотой знакомил Щербакова с полыновским хозяйством.

Особенно заинтересовал Михаила один из участков плантации, занятый приземистыми растениями причудливой формы. Одни из них мясистыми стеблями лежали на земле, другие спиралями поднимались кверху, третьи походили на кеглевые шары, покрытые колючками. На отдельных растениях виднелись плоды, уже знакомые Михаилу.

— Что это такое? — спросил Щербаков.

— Кактусы. Так их называет папа.

Только теперь Михаил заметил, что в них действительно есть нечто общее с кактусами. Никогда не предполагал Михаил, что на кактусах могут расти такие вкусные плоды.

Потом они прошли в сад. Здесь росли высокие пальмы с густой шапкой листьев на вершинах. Они приносили обитателям ущелья финики.

Михаил любовался пальмами. Ему вспомнились стихи и он произнес вслух:

— Лермонтов! — неожиданно проговорил Павел. — У нас есть книга его стихов, и я их все выучил.

В саду были и цитрусовые деревья, усеянные еще незрелыми плодами. Росли в нем так же ореховые, и другие деревья неизвестной Щербакову породы. Между ними пролегли канавки, тянувшиеся к реке. Сейчас они были пусты, однако влажные откосы их говорили о том, что по ним в нужное время пускалась вода.

Михаил спросил Павла:

— Как же цитрусовые не замерзают зимой?

— Зимой? — переспросил тот. — Да, да, знаю… Зима — это когда холодно и когда снег…

Михаил все еще не привык к странностям Павла, забывая, что тот вырос в ущелье и дальше его нигде не был.

— Нет, — продолжал Павел, — у нас тепло. А снег лежит вон там на вершинах. Иногда он падает сюда, я его ловил на ладони, но он тут же превращался в воду. А я знаю и Пушкина, — с детской непосредственностью проговорил он. Послушайте:

— А вот, что такое дровни, — не знаю… Я спросил у папы, он говорит — это такие сани, а я и сани не знаю, и лошадки не знаю…