Леонид Пузин - Приговорённые к совершенству [СИ]

А что, если и звери? Почуяв зреющее в нём святотатство, ушли из этих краёв?

Проснувшись незадолго до рассвета, Иркат поторопился раздуть огонь, тлеющий под слоем остывших сверху углей — чтобы испечь жёлуди, времени едва хватало. И когда с лёгким отвращением юноша пережёвывал невкусную пищу, то вчерашние сомнения его уже не мучили — все мысли были направлены на предстоящее непростое дело: в заповеданной роще беззаконно разжиться запрещёнными Кайхаром каштанами. Да так, чтобы Присматривающий, который наверняка будет следить, не схватил бы согрешающего нечестивца за руку. Ни в самой роще, ни после — когда он будет украдкой печь эти запретные плоды. Ведь, ослушавшись приказа, согрешить умышленно, это очень серьёзный проступок. За это, кроме того, что нещадно высекут, могут ведь и отложить его посвящение в мужчины до следующей весны. А разозлённый его несговорчивостью Кайхар будет следить очень зорко. Что ж — изворотливости ему, слава Увару, не занимать…

Иркат палкой сгрёб не прогоревшие угли и головёшки в большую яму, накрыл их дёрном и выбрался из шалаша — потеплело. Северный ветер сменился западным, в рассветных сумерках угадывались стремительно несущиеся по небу лохматые сизые тучи. Чутьё, правда, подсказывало юноше, что тепло будет недолгим — похолодает уже к вечеру. Однако — до вечера… Иркат решил не искушать судьбу и, как ему ни хотелось есть, делом занялся вполне легальным — утеплением шалаша.

Вырезывание деревянным с кремниевыми вкладышами по режущей кромке ножом больших кусков плотного лесного дёрна являлось нелёгкой работой — когда, обложив шалаш вторым слоем, Иркат посмотрел на проглядывающее сквозь тучи солнце, то от середины неба оно уже сместилось на четверть оставшегося до горизонта пути. Кайхару, скорее всего, надоело караулить строптивца — можно и за каштанами.

В рощу на всякий случай юноша зашёл в стороне от того места, где, по его прикидкам, мог находиться воин. И очень обрадовался, обнаружив, что за подлеском здесь тоже растут каштаны — надо же! Рядом с границей отведённого для испытуемых участка — такое богатство! Еда, на которой вполне можно продержаться все отведённые для испытания две луны! Но — чтобы в Стране Вечного Лета дважды икнулось почтенным предкам! — еда заграничная… значит — запретная… однако — не слишком строго… ни духи реки и леса, ни боги, ни остальные Невидимые нарушителей не карают… только — надзирающий за испытуемыми… а человека, даже самого проницательного, возможно обмануть всегда… избрав другую, не охраняемую им дорогу…

Чрезвычайно довольный своей полудетской хитростью, Иркат так увлёкся сбором каштанов, что торжествующий голос Кайхара был для него подобен грому с ясного неба:

— Нечестивец, да как ты смеешь после моего запрета пересечь границу участка?! Вместо того, чтобы охотиться или ловить рыбу — повадился за тем, что полегче! Да я тебя безобразника так сейчас проучу — навек запомнишь! А ну — подойди сюда!

Понимая, что жестокой трёпки не избежать — и поделом! за беспечность и самодовольство, вполне заслуженно! — юноша без колебания подошёл к Кайхару и стал в шаге от воина, склонив голову и заложив руки за спину. Кайхар, видимо, наслаждаясь покорностью вчерашнего строптивца, растягивал удовольствие — первая оплеуха последовала, когда Иркат успел произнести про себя малое защитительное заклинание. Голова юноши дёрнулась, зазвенело в ухе, но в целом удар был щадящим — сознание не помутилось. Вторая пощёчина оказалась болезненнее — тыльной стороной ладони, с захлёстом на уголок зажмурившегося правого глаза. Затем — снова ладонью, зацепив мочку левого уха и раскровенив рассечённую вчера губу. Сильные, очень болезненные удары следовали один за другим — Кайхару явно нравилось избивать покорившегося мужской власти юношу. У Ирката звенело в ушах, из глаз от бессилья и гнева — а он был обязан безропотно принимать побои от любого мужчины вплоть до самого Приобщения — катились слёзы, смешиваясь с текущей из носа кровью. Однако голова хоть и гудела, но оставалась ясной: калечить его Кайхар, похоже, не собирался.

Не получив очередного удара, юноша приоткрыл глаза и посмотрел в лицо своему мучителю: нет, во время избиения зажмурился он не из страха, а чтобы — при виде кривящей полногубый рот самодовольной ухмылки — не дать вырваться клокочущей в горле ярости. Однако сейчас, сразу же после совершённой им небольшой экзекуции, лицо Кайхара выглядело просветлённым и ласковым. Его серо-голубые глаза приветливо и дружелюбно смотрели на снисходительно им наказанного юношу — будто бы говоря, что маленький инцидент исчерпан, и грех сбора запретных плодов Иркату прощён.

По обычаю, юноша должен был оставаться на месте: если мужчина решит, что достаточно наказал виновного, то отойдёт сам — Кайхар, однако же, не отходил, но и бить, судя по его виду, больше не собирался. В уме Ирката мелькнуло скверное подозрение: неужели этот неугомонный сластолюбец вновь начнёт приставать? Мало ему двух добровольных «наложниц»? Оказалось — что мало… а верней…

— … только тебя, Иркат! Хочет моё сердце! Тебя одного — и никого другого!

Услышав это признание, юноша замер, как птичка, завораживаемая змеёй. Ведь именно такие слова он сам во сне говорил Лигайде! А после посвящения в мужчины собирался — дерзко нарушив все мыслимые законы! — произнести их вслух. И вдруг — он слышит их от Кайхара? От, казалось бы, бесчувственного, очень немолодого воина? По меркам Речных Людей — почти старика! Нет, вчера всё было много естественнее и проще: Кайхар, в пылу борьбы с уклоняющимся упрямцем, произносил только угрозы да посулы — отрывистые, почти бессвязные, выкрикиваемые сдавленным хриплым голосом. И надо же! Чтобы у седобородого, обременённого и вёснами, и битвами воина были в душе такие слова? Очаровывающие и прельщающие! А Кайхар, заметив, что юноша находится в состоянии близком к трансу, стал ещё более красноречивым:

— Без тебя, Иркат, моё сердце — камень! Тяжесть в груди и боль! Ты, Иркат, заколдовал моё сердце! Так — что, кроме тебя, никого в нём нет! И не только сердце! Ни чьей и нигде дырочки — ни спереди, ни сзади — кроме твоей, не хочет больше мой инхам! И никогда не захочет — я знаю! И на мои глаза ты, Иркат, наложил заклятие! Никого, кроме тебя, не видят мои глаза! Зато тебя — везде и всегда! Ведь мои глаза знали, что ты в этой роще! И я пришёл! А что немного побил — это ведь для твоей же пользы! Чтобы отвести от тебя гнев Бранки! А особенно — Лесовика! Ты не знаешь, но он уже вчера очень разозлился из-за унесённых тобой из этой рощи каштанов! Почему я вчера и пришёл, и велел выбросить в ручей эти нечистые плоды! А что захотел взять тебя силой — прости! Когда ты повернулся ко мне своей обалденной аржей — мой инхам просто взбесился! Как тебе удалось, Иркат, полностью околдовать меня? И зачем? Ведь если ты отвергнешь мою любовь — не только сердце, но и весь я превращусь в камень! И буду долго умирать в муках! Не отвергай, Иркат, лучше убей! Возьми нож и по самую рукоятку вонзи его в моё — больное тобой — сердце! О, Иркат, если ты меня отвергнешь, умереть от твоей руки — блаженство!