Кирилл Берендеев - Мир внутри

Я прибыл немного раньше и теперь жду на скамейке, будто специально для этого поставленной у черного хода магазина, ты всегда запаздываешь с выходом, проверяя, не то меня, не то себя. Особенно после вчерашнего дня, плавно перетекшего в вечер, накрывшегося покрывалом ночи. Сегодня и по телефону ты говорила как-то особенно, с едва заметной хрипотцой, выдававшей и волнение и нечто, куда большее, но старательно скрываемое, ты ожидала нового вечера, снова, голос сам задавал вопрос, а разум получал утвердительный ответ, слушая в ответ тот же тембр, то же волнение. Словно дети, входящие в тайную комнату, и ищущие руки друг друга.

Наконец, ты появляешься, мы целуемся, жадно, ненасытно, на глазах у Вадима, нежданно появившегося в дверях, кажется, ты делаешь это еще и сознательно. Вадим исчезает, мы заходим в подсобку. А затем, ровно для того я сюда и был приглашен, ровно предлог не был поводом, ты включаешь свет и показываешь коробки с фотоаппаратами, тебе уже разрешили взять один на время, изучить, чтобы продавец уяснил особенности и скрыл возможные недостатки при продаже, ведь зеркалка стоит почти семьдесят тысяч рублей: большой дисплей, камера три и два мегапикселя, карта памяти на шестьдесят четыре мегабайта, стабилизация изображения, автофокус и еще много чудес и новинок. Ты фотографируешь меня на встроенную в камеру память, затем мы смотрим, что получилось. Я странно выгляжу, кажется, все желания написаны у меня на лице, ты краснеешь и стираешь снимок. После чего фотоаппарат благополучно забыт до тех самых пор, пока тебя не возвращает в магазин недовольный голос Вадима. Мы вынуждены прерваться, ненадолго, ты обещаешь уйти пораньше вместе с этим чудом техники и показать его мне – и себя, «ты ведь фотографировал потом, в кружке, и позже, а я захвачу карту памяти». Моя невольная улыбка заставляет тебя улыбнуться так же, ты спешно целуешь меня последний раз и отправляешься в извечно пустой торговый зал, ждать неведомых покупателей.

Да, я фотографировал потом, уже став пионером, выклянчил у папы деньги на покупку самого простого фотоаппарата «Смена», камера обскура, советская мыльница. Потом поступил в кружок фотолюбителей, несмотря на все недостатки камеры, – я приходил с такой один, у прочих были и «Киевы» и «Зениты», а кое-кто снимал и на импортный «Пентакс», – мои снимки несколько раз выходили в финалы разных конкурсов; я проходил со «Сменой» до седьмого класса, пока не купил вполне приличный «ЛОМО», тоже шкальный, так что я таскал с собой в рюкзачке не только экспонометр и вспышку, но и дальномер. Именно с ним желание фотографировать и показывать напечатанное довольно быстро угасло, он так же остался далеко позади, в десятилетиях пути и десятках остановках троллейбуса. Туда, куда я уже не посмею вернуться, не пересилю себя.

Я приезжаю к тебе все равно раньше обговоренного срока, сколько ни выгуливал себя под окнами, не удержался; с развратно лежащими в букете каллами и бутылкой вина. Пунцовая от смущения, ты принимаешь мои подарки, ставишь цветы; их распространный по вазону почти вульгарный вид еще больше смущает тебя. Ты еще не решила, что мы празднуем, и не заметив, ставишь мое мерло рядом со своим – вся разница только в этикетке, даже годы совпадают. Мне почему-то вспоминается, что мерло любил выпить дядя Миша, но мысль эта, легко преодолев пространство черепной коробки, столь же стремительно исчезает, испаряется, вытесненная совсем иным, воспоминания блекнут, шатер вчерашней ночи лишь обострил чувства, и сделал нас куда раскованней и прямолинейней,

Так что к вину мы притрагиваемся куда позже. Я ласкаю твою тугую грудь, когда ты вспоминаешь о нем, мне не хочется возвращаться, и ты переносишь бокалы и бутылку в кровать. Захватываешь и коробку, после первого глотка, заинтригованный, я прошу показать карту памяти о которой столько слышал, но ни разу не видел, должен же я когда-нибудь изменить представление в соответствии с общепринятым, ты выискиваешь заложенный тобой в футляр черный кусочек пластика размером с почтовую марку, цифрой 32 и названием производителя, «Сан».

Я остолбенел и замер, остановился, перестал дышать. Бокал выпал из рук, укатился, разлив мерло кровавым последом по простыням. Я осторожно коснулся кусочка пластмассы, бережно поднес к глазам, будто именно он, а не упавший бокал, был из стекла. А затем рванулся к шкафу, куда только повесил куртку, недолго покопавшись в карманах, вытащил кошелек, другой, заветный, не понимаю, почему я даже сюда приношу его, никогда не расставаясь, словно скряга со своим сундуком золотых. Сколько тысяч километров преодолели эти скромные сокровища, два билета на дневной сеанс, надорванные билетершей, поломавшаяся от времени фотография, талон на водку с написанным на обратной стороне телефоном, просверленная пятикопеечная монета, еще кое-что в том же духе, я собираю их бережно, и вожу из города в город, первым делом пряча от глаз посторонних.

Теперь я извлекаю из закрытого клапаном кармашка синий чип, тот самый. Ты удивляешься, задаешь одновременно с полдюжины вопросов, тебя интересует все, почему, откуда, зачем, и что же так не сказал, хотя ведь знал, видел…. Ты встаешь и подходишь к компьютеру, включаешь, оглядываешься на меня, точеная фигурка соблазнительно обнажена, но мы не замечаем этого, одна страсть улеглась, вспыхнула другая, затмив предыдущую, вытеснив из сознания напрочь, и теперь мы ждем, пока загрузится операционная система, пока появится рабочий стол, пока устройство распознает старую карту, купленную совсем недавно.

Несколько томительных секунд, и папка открывается. Там снимки, много, много снимков. Ты открываешь первый, и замираешь на полувздохе, странно, но мой шок уже прошел, я начал что-то понимать, осознавать, смутно, неясно, но этого оказалось достаточным, чтобы всего лишь вздрогнуть от увиденного лица, твоего лица, Лена, на первом же открывшемся снимке, сделанным в парке Победы, ты стоишь подле тридцатьчетверки и улыбаясь немножко отстраненно, как человек, на мгновение позабывший, что перед ним фотограф, касаешься пальчиками ствола грозного танка. Невинный жест этот видится наполненным таким эротизмом, что мы оба невольно замираем и долго вглядываемся в твое лицо, твою позу, пока ты не переходишь на следующую фотографию. Тот же танк, но ты сидишь на броне, задумчиво смотря на заходящее светило. Дальше. Ты у самолета «По-2», дальше, ты у пруда смотришь на воду, еще дальше, у плотины, дальше, между тополей, дальше, на распутье, дальше, дальше, дальше….

Когда появляется дядя Миша, мы оба уже не удивляемся этому. Он стоит на крылечке заброшенного дома в голубой майке с расстегнутыми пуговицами на вороте и белых джинсах с темным поясом. Улыбается и что-то говорит тебе, должно быть, о настройках, в этот момент ты и запечатлела его. На долгие десятки лет. Хотя, как говоришь ты, замерев, без кровинки на лице, потухшим голосом, всего лишь месяц назад, перед тем, как ушел окончательно. Я переспрашиваю, он давно собирался уйти? – нет, отвечаешь ты, но в тот день он был рассеян – еще один снимок подтверждает твои слова, дядя Миша отвлекшись ото всего, разглядывает набегающие облака, – в тот день мы с ним впервые не целовались, так как делали это всегда и ходили, только лишь держась за руки, я подумала, неспроста, но и представить не могла, что вот так буквально через неделю, он исчезнет, и, главное, куда.