Кирилл Берендеев - Мир внутри

Ну вот, ты больше не спрашиваешь меня о соседе по квартире, тебе интересно другое. Ты соскучилась, и мы снова отключаемся от рассуждений, переносимся в другое измерение, растворяемся друг в друге. А когда объятья разжимаются, ты, взмокшая, изнеможенная, со слабой улыбкой на раскрасневшемся лице, тихонько спрашиваешь, когда же я устану. Я и сам не знаю этого, мне с каждым новым приступом эйфории, хочется большего. Будто за плечами нескончаемый резерв, поутру всякий раз заканчивающийся пустотой. Впрочем, мне еще в восемь лет говорили, что я слишком выносливый, правда, совсем по иному поводу.

Особенно после того, как дядя Миша исчез. Не совсем так, ведь он уходил у меня на глазах, на глазах всей квартиры, улыбаясь тихонько и маша мне рукой, жест этот потом долго не будет давать мне покоя. Не по своей воле покидая наш неуютный уголок, его уводили на дознание трое службистов, прибывших на неприметной черной «Волге», хотя во дворе нашего дома, среди двух обшарпанных «Запорожцев» и четыреста двенадцатого «Москвича» она выделялась кляксой предстоящей беды. Сразу как приехала – ведь такие машины с государственными номерами, единожды заезжая во двор, с давних времен именовались черными воронами, воронками и ничего иного, кроме несчастий, не приносили.

Я смотрю на тебя, откидываю пряди мокрых волос со лба, ты улыбаешься неземной улыбкой и глядишь как-то сквозь, словно я нахожусь где-то далеко, если и в этой комнате, то у самого окна, или вовсе за ним, на той стороне улицы, а может и еще дальше. Так далеко, словно я еще не приехал сюда обратно – ведь именно с той стороны прибыл мой автобус, сделал по стоянке полукруг, фырча, припарковался и помедлив, раскрыл двери, выпуская заждавшихся пассажиров. Кого-то встречали, кто-то просто спешил домой. Даже я, помедлив с высадкой, оглянулся по сторонам, чисто механическое движение, которого и сам не осознал в первый миг. И побрел по знакомым и незнакомым улицам в направлении дома, в котором мне предложили по телефону кров и еду. Недалеко, всего в двух остановках в сторону парка, другого, не того, где мы с дядей Мишей. Я вспомнил его в тот миг, сердце кольнуло, но затем прошло. Я добрался до квартиры, хозяйка сдавала только одну комнату, поселила меня и получив деньги за месяц вперед, отправилась к подруге, вероятно отметить удачный поворот дела.

А наутро следующего дня меня выглядела в толпе тетя Саша. Я еще не успел приступить к своим обязанностям, гулял по городу не вспоминая и не присматриваясь, подобно туристу, попавшему в богом забытое место, патриархально замусоренное и убогое, чуждое цивилизации, скорее чурающимся их всеми силами. Я обходил вековечную лужу, что на улице Чайковского, когда услышал ее голос, не мог не узнать. И ответил точно так же, как в детстве: «Да, тетя Саша». И тогда все вернулось. А когда она заговорила о моих проделках, ненароком, видимо, чисто машинально, помянув родителей, вспомнилось куда большее. Снова кольнуло, но у меня часто покалывает, я положил под язык капсулу валидола, тетя Саша сразу стала возмущаться, такой молодой, а уже изводит себя взрослыми лекарствами, вот я стараюсь обходиться, и пока совсем уж не припечет, ни к какому врачу не пойду ни в жизнь. Я пожал плечами, работа такая, она немедля поволокла меня к себе домой, чтобы узнать поподробнее и насчет работы такой и всего прочего, о чем жаждала узнать за все прошедшие годы.

Когда ты спросила, что же у меня за работа такая, что не сидится на месте и приходится пользоваться мобильным, а востребован по всей стране, я предложил угадать самой, на что ты немедля выпалила, уж не наемный ли я убийца, – попытка улыбнуться вышла неудачной. Ну да, это первое, что придет в голову. И последнее то, чем я действительно занимаюсь. Несмотря на то, что обучали меня еще в СССР, знания все еще востребованы: ничего нового, по крайней мере, у нас в стране, не произошло, – никаких инноваций, открытий, даже закупок импортных аналогов, вот уже десять лет, как я латаю и латаю ломающееся оборудование деталями, тайна изготовления которых ушла в небытие вместе со страной. Меня хорошо научили с этим справляться на моем первом месте работы, по специальности, как ни удивительно то звучало в начале девяностых, и именно по этой специальности я мотаюсь из города в город, сизифовым трудом пытаясь отсрочить смертный приговор медленно умирающим заводам, на которых работают тысячи человек; после кризиса специалистов в нашей области осталось всего двое или трое на страну, платить стали больше, зато переезды превратились в бесконечный транзит. На счету у меня скопилась порядочная сумма дензнаков, но это на тот черный день, когда либо все рухнет, догнив окончательно, либо модернизируется, и мои знания окажутся в кои-то веки бесполезны, даже не знаю, что может случиться раньше, и что я буду делать в том или ином случае. Стараюсь не задаваться подобным вопросом, все равно потом ждет головная боль и колотье в сердце. Единственное избавление от которого – забвение. Такое, как используешь ты, чтобы выбросить из головы прежнего парня. Как же мы схожи с тобой. Мне даже становится больно от этой мысли.

Кажется, ты выдохлась; впрочем, время уже позднее, поэтому я оставляю тебя, ты просишь, но не очень уверенно, остаться, зная, почти дословно, что я скажу, я и говорю эти слова, чтобы не разочаровывать, и ты смиряешься. Провожаешь, запахнувшись в неброский халатик, до лифта, не обращая или делая вид, что не обращаешь внимание, как при ходьбе развеваются полы, мы крепко обнимаемся и целуемся на прощание.

Жаль, в прежнем прощании подобного не случилось. Прости, я снова про дядю Мишу, сцена не выходит из головы: звонок в дверь, на пороге два крепких парня в одинаковых темно-серых костюмах и черных галстуках, я почему-то решил, что это гробовщики, именно такие приходили после смерти Потапова, договариваться о своем с разворовывавшими комнату покойного пропойцы родственниками. Вере Павловне предъявлен ордер на арест нашего соседа, она белеет, молча указывая на дверь, но там его нет, конфуз, дядя Миша выходит из туалета, только что умывшийся, принявший ванну, его за это не раз шпыняла старшая, столько воды расходует, да еще и краны на ладан дышат, а слесаря не дозовешься. Все замирают, наконец один из «гробовщиков» предъявляет ордер на арест и обыск и просит с вещами на выход – ну ровно как в дешевых современных сериалах. В узкую кишку коридора высыпают все, Вера Павловна спрашивает, куда его везут, по какому обвинению, кто будет дознавателем, ее вопросы старательно игнорируются. Она бледнеет еще сильнее, на мгновение зайдя в свою комнату, показывает корочки орденов и медалей, пытаясь хоть этим надавить, вызнать, прервать завесу молчания, напрасно. Наконец, дядя Миша выходит из комнаты, в сопровождении одного из службистов, второй все это время недвижно стоит у входной двери. И на пороге…