Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

— Например, здесь. В любой день, когда рвала смородину в кустах.

— Здесь — исключается. На заливных лугах и в колках клещи не водятся. Клещ — житель тайги. В лес вы не ходили?

— Нет, хотя погоди… — у меня забрезжила догадка. — С неделю назад по дороге сюда мы ночевали на Басандайском острове, и я привез лапника с правого берега, из леса. Мы и сидели, и спали на нем. Наверное, тогда она и подцепила клеща. Но что тут опасного? Вытащим, продезинфицируем — и все.

Димка сочувственно посмотрел на меня.

— Это очень опасно. Таежный клещ — носитель энцефалита.

— Нечто вроде малярии?

— Гораздо хуже. Вирус энцефалита поражает головной мозг и центральную нервную систему. Последствия тяжелые. Помнишь, как у Борьки Гусева подергивалась рука и тик сводил лицо? Это после энцефалита. По словам отца, Борька еще легко отделался. Вовремя спохватились. У Веры характерные симптомы заболевания энцефалитом. Инкубационный период — от нескольких дней до двух недель. Нужна срочная медицинская помощь. Дина, беги к бригадиру и скажи, чтобы немедленно запрягал лошадь.

Дина горестно всплеснула руками.

— Афанасий Палыч после обеда уехал на ней в город.

…Далеко не все подробности той роковой ночи удержала память, все заслонила острая тревога за Веру. Мы решили доставить ее в город сами — иного выхода не было. В обласок настелили сена, уложили больную, прикрыли палаткой и отправились в трудную дорогу.

Вдоль берега озера шли уверенно. Но вот тропа запетляла между колками, где потерять ее во тьме было проще простого. Я пошел впереди, посвечивая электрическим фонариком, а Димка вез обласок за мной. Колесики вязли в земле, раскисшей от ливня. Я слышал тяжелое, учащенное дыхание Димки, но ничем не мог помочь: тропа требовала неотрывного внимания.

Мы вышли к Желтой протоке в двенадцатом часу ночи. Было свежо, ветрено, моросил дождь. Димка в спешке забыл плащ и теперь мерз. Я отдал ему свою плащ-палатку, зная, как опасна для него простуда, а сам накинул на плечи Верину куртку.

Веру уложили на носу, а все остальное пришлось размещать в кормовой части. Садок с рыбой, сети, одеяла и прочее были оставлены на попечение Дины. При нас было только немного еды да ружья с боеприпасами и топор, то есть самое необходимое. Перегруз создавали Димкины девяносто килограммов веса, но с этим ничего нельзя было поделать.

Я надеялся поспеть в Томск к рассвету, ведь теперь течение будет нам помогать. Но не учел ветра. Если на протоке нас прикрывал от него трехметровый береговой откос, то на речном просторе свирепый низовик ударил прямо в лоб. Под его яростным напором лодка замедлила движение.

…Штормило все сильнее. Крутые встречные волны хлестали под днище, подбрасывая обласок, как скорлупу, или разбивались о нос, окатывая дождем брызг. Чтобы хоть как-то облегчить суденышко, я высадил Джека на берег, но и это мало помогло. Мы подвигались вперед черепашьим ходом. Вера лежала недвижимо и молча, лишь изредка издавала невнятный стон. Прислушиваясь, я мрачно думал, что на наше будущее пала зловещая тень Синего утеса, и проклинал свое легкомыслие. И почему я не доверился своей интуиции разведчика, которая предупреждала меня об опасности? Надо было внимательно осмотреть и отряхнуть лапник.

В отчаянной борьбе с ветром и волнами протекло часа три. Вера бредила, а мы, насколько я мог судить, не добрались еще и до Басандайского острова. Когда я сказал это Димке, он решительно заявил:

— Баста! Дальше так не пойдет. Вымотаемся зря, и все. Думай, ищи выход из положения.

Думать было нечего, я и так прекрасно знал, что предпринять, да не решался.

— Выход есть, и очень простой, но рискованный.

— А именно?

— На той стороне гораздо тише, прикрывает от ветра высокий берег, а течение сильнее…

— Стоп! Ясно, — прервал меня Димка. — За чем же остановка?

— Переправляться через Томь в шторм, да еще ночью и с больным человеком на борту… Представляешь, чем это может кончиться?

Посоветовавшись, мы решили дождаться рассвета. При свете дня риск будет меньше.

Сквозь низкие густые тучи медленно и нехотя пробился хмурый рассвет. Ветер не только не стих, а еще посвежел. Он гнал вверх по реке пелену тумана, которая сильно ограничивала видимость. К тому же пошел дождь, судя по всему, зарядивший надолго. Улучшения обстановки ждать не приходилось. Вера все бредила, не приходя в сознание. И я решился на переправу.

— Ну, двинем, — сказал я Димке. — Греби сильно, но ровно. Не рви. Что скажу, делай тотчас. Не рассуждая. Ясно?

Он молча кивнул. Уловив подходящий момент, я повернул обласок под острым углом навстречу течению. Теперь ветер дул наискось, в левый борт, и это должно было компенсировать снос, а волны били в корму, вдогон, и потому слабее. Главное было удержать курс и не терять хода.

— Джек, Джек! За мной!..

Пес пометался по берегу, поскулил и бросился в воду. За него я не волновался: уж если он полугодовалым щенком переплыл Томь в пору весеннего разлива, то сейчас и подавно справится. Но сносило его здорово, и вскоре голова собаки с торчащими ушами затерялась далеко за кормой.

Мощный порыв ветра на несколько секунд раздвинул завесу тумана, и справа проглянул нижний конец Басандайского острова. Я обмер. Худшего места для переправы невозможно было сыскать. Здесь река отличалась не только шириной, но еще и неспокойным характером. Тут смешивались воды протоки Синего утеса и основного русла. Здесь и в ясный тихий день ходила крупная зыбь, покручивали водовороты. Но о возвращении к левому берегу не приходилось и думать, он был уже далеко, да и подставлять борт волнам и ветру при развороте было бы самоубийством.

Волны бесновались. Мы плыли между яростными белопенными гребнями, и любой из них мог захлестнуть нас. Но пока что везло. Мне уже казалось, что сквозь туман проглядывают кручи правобережья, когда налетел шквал и началась беспорядочная толчея. Теперь волны набрасывались на обласок со всех сторон, как волчья стая на затравленную лань, и я еле успевал увертываться от их наскоков. Но в обласе накапливалась вода, борта оседали все ниже. Вдруг Димка с исказившимся лицом бешено рванул весла. Краем глаза я успел заметить, что наискось по корме стремительно накатывается огромный вал. Отчаянным усилием я попытался отвернуть в сторону, но было уже поздно. В следующий миг на корму обрушилась водяная гора и смыла меня за борт. Я вынырнул и не увидел обласа. Я метался в водной стихии в отчаянной надежде спасти Веру, но вокруг сталкивались, крутились и плясали только белопенные волны. Выскакивая из воды, я звал Веру, кричал, срывая голос, как вдруг раненое бедро пронзило острой болью. Ногу свела судорога, и я погрузился в воду с головой. А когда вынырнул, понял, что плыть уже не в состоянии, скрюченная нога мешала, и я лишь беспомощно барахтался на месте. Наглотавшись воды, я еле держался на поверхности и быстро терял остатки сил. Когда перед глазами завертелись радужные круги, я в отчаянии закричал, призывая помощь, хотя ждать ее было неоткуда. Мой призыв захлестнуло волной. Вода хлынула в рот, я захлебнулся. При последних проблесках меркнущего сознания мне показалось, что кто-то схватил меня за ворот…