Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Мы помолчали, мне вспомнилась Мила, и я удивился, почему она не помогает брату в беде.

— Послушай, Барон! Что у тебя вышло с Милой? Когда я спросил о тебе, она попросила оставить эту тему.

— Этого не касайся! — отрезал он жестко. — Дело сугубо семейное. По-своему она права, но получилось так, что сестры у меня как бы и нет. Вот и все. На этом точка.

— Извини, не знал. Вернемся за стол?

— Пошли. Только уговор: знакомство наше случайное, мимолетное. Скажем, по армии. Поэтому я не сразу узнал тебя.

— Будь по-твоему. Но к чему этот камуфляж?

Его лицо исказила гримаса:

— Думаешь, мне приятно будет, если узнают, что сын профессора Шихматова машет косой? Ради бога, уволь! И школьную кличку Барон позабудь. Кстати, я назвался тут не Шихматовым, а Бритиковым. Это тоже учти.

Мне эти доводы показались натянутыми, но, вспомнив Димкины чудачества, я подумал, что теперь с него — тяжелобольного человека — и вовсе спрос невелик. Надо принимать его таким, какой он есть.

…Застолье было в самом разгаре, загорелые лица косарей оживились, голоса звучали громко и весело, а Лакиндрушка заливался соловьем, перемежая быль с небылицами. Но вот Дина подала две огромные сковороды жареной утятины.

Начала сказываться обильная еда и дневная усталость, говорили уже лениво, негромко, а кое-кто и поклевывал носом; косари привыкли ложиться спать с заходом солнца.

— Да больше и делать-то нечего, — пожаловался юный косарь, парнишка лет семнадцати. — Все байки пересказаны-переслушаны. Андреича сыграть на баяне не допросишься, а читать нечего. Была книжка, так мужики на самокрутки изорвали.

— Тебе, паря, книжки не хватат, да? — вмешался Лакиндрушка, уже красный, как помидор. — Так она имеется поблизости. Где? А на Колтайском болоте. Ты не смейся, не шутю, сурьезно говорю. Вот послухай лучше, чем зубы скалить.

Еще при царе поселился там отшельник, на островке, что посередь озера. Хаживали к нему богомольные охотники с рыбаками и принос делали. Тем и жил. Потом ерманская война, революция, колчаковщина, всяка така заваруха — стало не до отшельника. Говорили, кое-то время рыбкой кормился, кедровым орехом да грибом с ягодой, а там и ноги протянул.

Годы прошли. Даже и ход позабыли на то озеро. А Колтайское болото — не шутка. Не зная пути, не суйся, загинешь бесследно. Оно и зимой местами не замерзает. Но жил в деревне Колтай один охотничек, бобыль, старенький уже, но дошлый. Так он, баяли, ход на Отшельничье озеро сыскал и наваристо там промышлял.

Годов пять тому мы с ним спознались. Ветхий он уже был совсем и один, как перст, на свете. Беспризорно жил и плохо. Ну, думаю, гляди, Лакиндрей, вот она, твоя доля. Пожалел старика и стал наведывать с приносом: то пару утченок, то зайчатины или гуся подкину. Старик шибко благодарный был и перед тем, как преставиться, ход на Отшельничье озеро указал. Вот я сейчас оттелева и правлюсь.

Побывал я и на острову и в отшельникову избенку заходил. Там и лежат его косточки в кедровой домовине. А у изголовья книга, большая да толстая. Жуки ее поисточили, но, видать, святая книга. Старинными буквами писана, а чего написано — не скажу, врать не буду — той грамоты не ведаю.

— Чем болтать, лучше показать! — прервал старика Димка. — Где она у вас, эта книга? Покажите.

— Сказанул! Где лежала, там и лежит.

— Тогда хотя бы опишите толком. Какого цвета и толщины бумага, из чего переплет, какой краской выделены заглавные буквы, есть ли рисунки? Ну и так далее. По всему этому можно судить, что это за книга, когда, примерно, отпечатана. Понимаете?

В голосе его прозвучали прежние интонации знатока и любителя старинной и редкой книги, внука известного томского библиофила доктора Шихматова.

— Понимаю, как не понимать… — поскреб подбородок Лакиндрушка. — Только во всякие разности не входил. Какой мне от них прок?

— Лакиндрей! — вмешался я. — Сознайтесь, что все это придумали.

— Гошка, да ты што!? — взвился Лакиндрушка. — Ах, язви тя в бок! Како тако вранье, когда святая правда. Вот те крест! Да чтоб у меня стволы разорвало, если вру! А ты давай, давай, сам удостоверься. Паняй, паняй, погляди…

— Легко сказать — «паняй, погляди», — усмехнулся я. — Надо же еще знать, как туда «панять».

Лакиндрушка пренебрежительно отмахнулся:

— За энтим остановки не будет! Все разобъясню и плантик накидаю, токмо знай паняй. И не дрейфь! Там чертей не водится и труд не шибко велик. Всего-то в одном месте обласок проволочить с полверсты, а дальше плыви вольно, греби шибче да не зевай — и обернешься в той же день. А уж как ту книгу своими глазами узришь, перед дядей Лакиндреем на сем месте, — он постучал костяшками пальцев по столу, — за обнос во вранье при народе повинись и бутылку поставь. Идет такой уговор?

Я медлил с ответом, прикидывая, что экспедиция заманчива, но не из тех, чтобы отправляться с Верой, а одному придется туговато.

— Гоша! — негромко окликнул меня Димка. — Возьми в компанию.

— Охотно. (Лучшего товарища было и не придумать.)

— Ну дак чё? — насмешливо осведомился Лакиндрушка.

— Принято!

— По рукам!

Ударили по рукам, и Лакиндрушка чудодейственно преобразился. Ни многословия, ни витиеватости. Все его указания были коротки, точны, деловиты. А маршрут он набросал не хуже иного топографа. Решили выехать завтра на рассвете.

Плывя на запад, мы быстро достигли устья таежной речушки, впадающей в Медведкино озеро. Узкая и глубокая, с илистым дном, она уползала под своды леса темной гигантской змеей. Проплыли по ней с километр и уткнулись в непреодолимые завалы топляка. Это не было неожиданностью. Лакиндрушка предупредил, что надо вернуться немного назад и поискать расколотую ветром ель, под ней начинается таска. И правда, за елью шла свежая колея от недавно протащенного обласка. Она привела к заросшему болотному озерку. Следуя указанному маршруту, взяли на юго-восток. У берега пришлось отталкиваться шестами в густейших зарослях вира и осоки. Потом открылась глубокая и чистая протока. Плыть по ней было бы одно удовольствие, если бы не назойливость гнуса.

Протока вливалась в болотное озеро, длинное, извилистое, поросшее кувшинками и подернутое ряской. Тут и там из воды торчали кочки, увенчанные Камышевыми султанами. Из-под них срывались чирки, над озером, тоскливо попискивая, носились кулики, попадались и крупные — авдотки. Но я не стрелял, полагая, что успею поохотиться и на обратном пути.

Далее пошел лабиринт сильно заболоченных и заросших озер и озерушек, соединенных протоками. Здесь от компаса уже толку не было, ориентировались по затесам на деревьях и пометкам на «плантике». В болотном царстве с его топями, поросшими камышом и лабдой, с переплетением проток и отног какой-то зачарованный и затерянный мир, где в случае беды можно было полагаться только на собственные силы. А лишиться обласка означало погибнуть в безнадежных скитаниях по болотным урманам, зыбунам и трясинам. И мне вспомнилось нечто схожее, виденное за год до войны…