Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

— Лады! Послужим вместе. Не скрою, службишка — не сахар. «Клиентура» — не барашки. Бывает, и постреливают. Зевать не приходится. Одним словом, ждут вас горячие пирожки с перчиком.

— Ясно, товарищ майор! Буду стараться не обжечься.

Он окинул меня цепким, оценивающим взглядом, улыбнулся и сказал:

— Было намерение попросить вас через недельку на службу. Да не хватило духу замахнуться на отпуск фронтовика. Он кровью заработан. Отдыхайте сколько положено.

Он что-то быстро написал на уголке направления и протянул мне.

— Идите в отдел кадров, оформляйтесь, и это пока все.

Он привстал, протягивая руку, но тут в глазах его что-то блеснуло, и он воскликнул:

— Послушайте! Вы же томич, бывший студент, да?

— Так точно.

— Наверное, увлекались всякими там вечеринками, танцами, гулянками?

— Был такой грех.

— Имели знакомых, друзей?

— Были да сплыли. Сегодня полгорода обошел, и хоть бы одного знакомого парня увидел.

— Ничего удивительного, время рабочее, а пойдете вечерком в горсад или в кино, глядишь, кого-нибудь и повстречаете. Я к чему завел разговор? Вчера ограбили сберкассу на улице Маркса. «Взял» кассу грабитель-одиночка, зарегистрированный у нас под условной кличкой Горилла.

— Оригинально! — не удержался я от реплики. — А почему именно Горилла?

— Видите ли, он орудует хитро, появляется каждый раз в новом обличье, поэтому и не удается создать его «словесный портрет». Но разок он все же малость «засветился». Однажды во время грабежа ему рубашку порвали и увидели на груди татуировку — синюю обезьяну. Кроме того, известны общие приметы. Ему за двадцать лет, высокий, широкоплечий, сутуловатый, очень силен. Был такой случай. Одна женщина не растерялась и закрыла его в кладовой с зарешеченным окном. Двери на засов — и в милицию. Приехали наши, а птичка упорхнула. Решетку голыми руками выворотил. Силач, ничего не скажешь. Имя и фамилия пока не установлены, но сдается, он из местных, хотя появился сравнительно недавно. Не попадался вам такой субъект в студенческие времена?

— Что-то не припомню, — поразмыслив, ответил я. — Да и трудно вот так, с ходу…

— Конечно, но все же имейте в виду. Дома едва ли все время будете сидеть, дело молодое. И девушка, наверное, имеется. Вот вам небольшое заданьице. На танцах, в кино, в горсаде — везде присматривайтесь. Бывает, что на ловца и зверь бежит. Если приметите кого-нибудь схожего, задержать не пытайтесь. Ваше дело позвонить нам, встретить и навести опергруппу. Горилла смекалист, вооружен и очень опасен…

Выполняя «заданьице», я смотрел в оба, но ничего похожего на Гориллу так и не заприметил.

Мы плыли на обласке вверх по Томи. Миновали Лагерный сад, и город скрылся за возвышенным правым берегом, чтобы вновь открыться за излучиной, но уже далеким, подернутым дымкой. К полудню в знойном мареве за кормой истаяли купола и шпили Томска, а впереди протянулась широкая водная лента, сверкающая под солнцем, как стекло. Правый берег сбегал к реке лесистыми холмами, падал обрывами, вставал крутыми откосами, чаруя взор суровой диковатой красотой, а отлогость левобережья манила зеленым луговым привольем, отороченным вдали темной каймой тайги. Пустынно и тихо было вокруг, лишь, попискивая, вились земляные стрижи над береговыми откосами да чайки плавно и беззвучно парили над отмелями, подстерегая мелкую рыбешку. Я засмотрелся на их вольный полет…

Толчок, шорох и хруст гальки под днищем обласка вернули меня к действительности. Мы сели на мель. Я упрекнул Веру, свою кормщицу, за невнимательность. Но, наверное, был неправ. Стояла засуха. Томь изрядно обмелела и местами отступила далеко от берега, обнажив целые поля гальки. И без того быстрые, воды Томи неслись здесь, по перекату, бешеным потоком цвета зеленого бутылочного стекла.

Я шагнул за борт, не без труда протащил обласок через перекат. Но и на глубине течение было стремительным. Как ни налегал я на весла, мы почти не продвигались вперед. Вскоре я выдохся и заявил:

— Баста! Передаю эстафету Джеку. Пойдем на бичеве.

В правую уключину вставили предусмотрительно захваченный нами метровый стальной штырь, к нему прикрепили длинную тонкую бичеву, другой конец которой привязали к ошейнику пса. Я взял кормовое весло, оттолкнулся от берега и крикнул:

— Джек, вперед!

И дело пошло. Сильный пес тащил обласок ровно, без рывков. Так мы и плыли весь день неспеша, с долгими остановками для купания и отдыха. Под вечер показался Басандайский остров, напоминающий подводную лодку: бока его покато сбегали к воде, а горбатая середина щетинилась тальником, из гущи которого перископом торчал ствол засохшего дерева.

Палатку мы поставили с правой стороны острова, у протоки, за которой высился Синий утес, угрюмый и величавый в своей дикой красе на фоне крутого склона и лохматых вековых елей. Оттуда доносилось неумолчное журчание родников, струившихся по склону.

Синий утес был мне старым другом. Сколько раз взбирался я на его вершину в дни беззаботной юности.

— Гоша! — окликнула меня Вера. — Съездил бы по ключевую воду. Заодно и соснового лапника прихвати на дымокур, не то комары заедят, когда стемнеет.

Я не заставил себя упрашивать и столкнул обласок в воду. Да, ключевая вода не шла ни в какое сравнение с речной. Еле оторвался я от ледяной родниковой струи. Вырезав палку, взобрался наверх, в обход отвесного склона Синего утеса. Наверху пахло разогретой смолой и грибами, а верхушки елей темнели на ясном небе. Отсюда, с двадцатиметровой высоты, открывался вольный простор заречья. Меж лугов и колков поблескивали ленты проток, стариц и зеркала озер, а вдалеке смутно угадывался Томск.

Солнце садилось, и река стала казаться потоком расплавленного металла. Очень хотелось подняться на вершину Синего утеса, но, увы, нога не позволяла. Нарубив побольше лапника, чтобы хватило не только на костер-дымокур, но и постелить под бок, я поплыл к нашему стану.

Я проснулся незадолго до рассвета. В палатке царила полутьма. Вера спала. Приподнявшись, я посмотрел на нее: маленький, красиво очерченный нос, вьющиеся темно-русые волосы (сейчас они казались черными), тонкие брови, длинные ресницы, гладкая матовая кожа лица.

И я подумал, что эта ночь соединила нас отныне и до конца наших дней. До конца дней? Да, рано или поздно, он наступит. Таков неизбежный удел всего живого на земле.

Но тут что-то заставило меня насторожиться. Во мне пробудился разведчик, привыкший доверять своему собственному чутью. Тишину нарушало лишь мерное журчание родников, но вспомнилось предупреждение майора Безденежных, что на реке, случается, пошаливают беглые уголовники. Для них «надыбать и пришить охотничка» означало раздобыть оружие и боеприпасы, спички и соль, а с этим в летней тайге все дороги открыты. Уж не подкарауливает ли нас такая шайка, выжидая подходящий момент для нападения?