Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Но все это мы оставили на потом. А двадцать второго июня сорок первого года собрались с Верой на рыбалку, дня на три. Намеревались выехать под вечер, переночевать на берегу Томи у костра, а утром плыть дальше, на наше любимое Медведкино озеро. Но в шестнадцать часов по местному времени Москва передала по радио роковую весть — война.

На курсах нас гоняли и в хвост и в гриву, зато выпустили досрочно. Шли ожесточенные бои под Ростовом. В первый же день тяжелое ранение в грудь. Три месяца провалялся в госпитале…

И какого черта поезд ползет черепахой! Уже разъезд Предтеченск миновали, а города и признаков нет. От Предтеченска сколько же до Томска? Не то четыре, не то пять километров…

Встретят или нет? Телеграмму дал заранее, но, может, не дошла? А если встретят, придет ли Вера? Госпиталь — тоже воинская часть, и дисциплина там соответствующая. Если дежурит, могут и не отпустить. Загадаю: если на следующем столбе четное число изоляторов — встретит, нечетное — не придет… Ура! Четное…

В боях за освобождение Одессы «клюнул» меня в правое бедро горячий осколок крупповской стали, и узнал я почем фунт лиха, когда после операции положили с ногой «на вытяжку». Комиссовали ограниченно годным к нестроевой службе и направили в распоряжение горвоенкомата по месту жительства. Интересно, куда они меня определят, к чему приставят?

Наконец-то вокзал Томск-1. Он все такой же, как и три года назад. Белый, массивный, незыблемый. А я хожу слегка прихрамывая. Но уже без палки. И то достижение!

Заскрипели тормоза. Взяв рюкзак, поспешил к выходу, стараясь не хромать.

Напрасно я волновался. Меня встречали родители и Вера, а из друзей Коля Мишаков. Как всегда, он застенчиво топтался немного поодаль. Когда улеглись первые радости, я с болью в сердце увидел, как сдали мои старики: мать поблекла и стала вроде бы пониже ростом, отец ссутулился и поседел. А у Коли пустой рукав был засунут под ремень. Зато Вера расцвела и похорошела.

Пока отцовская служебная «эмка» тряслась и подскакивала на булыжниках томских мостовых, я расспрашивал Колю о друзьях-товарищах. Война, разумеется, всех разбросала.

Приехали домой. Рыча, подошла огромная овчарка, а в следующий миг с радостным визгом встала на задние лапы, норовя лизнуть в лицо. Джек меня узнал. Пустяк, а все же приятно…

Под вечер собрались гости. Отец пригласил за парадно накрытый стол, блиставший не столько обилием блюд и напитков, сколько наследственным материнским сервизом. Консервы и колбаса из моего армейского доппайка оказались совсем не лишними.

Потом мы с Верой пошли прогуляться по городу. Но ходок я был еще так себе, и вскоре мы «приземлились» в университетской роще, на той заветной скамье, где провели столько незабываемых часов предвоенной весной, счастливые и беспечные, под белым шатром цветущей черемухи. Сейчас над нами тихо покачивались на ветру кисти темных, глянцевитых ягод, предвестников недалекой осени.

Мы говорили и не могли наговориться, перебивая друг друга, перескакивая с одного на другое. Но постепенно наша беседа вошла в ровное русло, и я спросил:

— Как ты стала медсестрой? Вот уж не представлял тебя в этой роли.

— Так уж получилось… — начала она, положив голову на мое плечо. — Сначала тебя, а потом и отца взяли на фронт. Как же мне было оставаться в стороне? Думала пойти работать на завод, но техника не по мне. А тут объявили набор санитарок в эвакогоспиталь, я и пошла. С год поработала санитаркой, потом закончила курсы при госпитале и стала медсестрой. — Вера помолчала и сказала проникновенно — Гошенька, милый! Если бы ты знал, как я волновалась, встречая каждую партию раненых. Вдруг да тебя увижу на носилках? Сердце замирало. Хорошо, что это уже позади. Помнишь, как я тебя провожала? Старалась держаться молодцом, а дома все глаза выплакала…

— Помнишь, как мы собирались на рыбалку? — отозвался я. — Так и не удалось…

— Послушай, Гоша! А что если нам теперь отправиться?

— В самом деле — почему бы и нет? Уж на этот раз нам не помешают. Заметано!..

Мы поцеловались.

Беседа с помощником горвоенкома оказалась непродолжительной.

— На фронте вы, товарищ капитан, свое уже отвоевали… — начал подполковник, просмотрев мои документы. — Теперь повоюете в тылу. Где? А в органах внутренних дел. Почему это не справитесь? Вы же бывалый армейский разведчик. Служба, можно сказать, родственная. Было бы желание — освоите. Все! Вопрос исчерпан.

Я откозырял и отправился на Воскресенскую гору в горотдел милиции. И тут встретил Милу — «княжну Шихматову», как звали ее на танцах за гордую осанку. Мила была сестрой моего друга Димки по прозвищу Барон. Мила была постарше нас, недурна собой, училась на последнем курсе стоматологического института, но снисходила до нашего общества и даже иногда танцевала со мной, чем я, зеленый первокурсник, весьма гордился.

Барон был полной противоположностью своей деловитой сестре. Умный и начитанный, любитель старинных изданий, он учился спустя рукава. Кое-как закончив десятилетку, целыми днями валялся на диване с книгой в руках, для разминки жонглируя двухпудовыми гирями. Подрабатывал он на пристани, таская, на удивление бывалым грузчикам, двойную и тройную ношу. Силы Барон был редкостной, но не задирист и всяких потасовок избегал. На танцы ходил лишь наблюдать за танцующими, туманно поясняя, что делает это для постижения человеческой натуры, которая бесхитростно раскрывается в танце. За полгода до войны Барон вдруг стал готовиться к поступлению на юридический факультет и вскоре укатил в Ленинград. С тех пор я о нем ничего не слышал.

По старой памяти я представлял Милу с пышной прической, в нарядном платье, а сейчас она была коротко подстрижена, в военной форме с погонами майора медслужбы. Когда Мила увидела меня, ее миндалевидные глаза широко раскрылись, а тонкие дуги бровей изумленно выгнулись.

— Гоша! Ты ли это? Глазам не верю! Вырос, возмужал…

Она рассказала, что была замужем и овдовела — муж погиб на фронте. Теперь служит в одном из эвакогоспиталей начальником стоматологического отделения. Мать ее недавно умерла. Она очень одинока и будет рада видеть меня в любой вечер.

— А как Димка? Где он, что с ним?

На ее лицо набежала тень, она потупилась и негромко сказал:

— Лучше не спрашивай. Не надо…

Я понял так, что Димки уже нет в живых, подавил тяжелый вздох и переменил тему разговора.

…Начальник горотдела, деловитый, немногословный подполковник милиции, наложил на мое направление резолюцию: «Начальнику угрозыска майору В. Безденежных. Направляется в Ваше распоряжение капитан Г. Гуляев».

Майор Безденежных — кряжистый, маленький, круглолицый — выглядел этаким благодушным колобком, но глаза смотрели зорко и остро. Прощупав меня очередью коротких вопросов, он сказал: