Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

Серебряков не шевельнулся, не отвел взгляда от прищуренных глаз дервиша.

И все тут же кончилось: дервиш усмехнулся, сплюнул и отвернулся. Процессия двинулась дальше под завывание дудок и выкрики, буханье барабанов, Опять закачались и закружились высокие шапки. Серебряков перевел дыхание, он не мог сообразить, сколько прошло времени: секунда или час?

— Счастлив твой бог, — сказал, поведя лысой головой, командир «Штандарта» капитан первого ранга Лукин, когда услышал об этом случае. Но Серебряков знал, что отнюдь не слепое везение спасло его, а собственная выдержка. И хищный зверь не бросается на человека, когда чувствует, что тот не боится его. Впрочем, раз на раз, как говорится, не приходится.

Было ли это тоже перевалом? Пожалуй, было…

Серебряков прикрыл лицо перчаткой от усилившегося ветра, протер слезящиеся глаза и вдруг понял, что подъем кончился, что последний шаг сделан и он стоит на вершине Марухского перевала.

— Мы не пойдем дальше, — перевел Давид-ду несколько невнятную речь одного из проводников. Концы башлыка закрывали его подбородок. — Там, внизу, в половине одного конского перехода стоят русские… Пусть сардар позволит нам уйти.

— Это отряд генерал-майора Эристави! — сиплым голосом вскричал полковник Карлгоф. — Славу богу, мы спасены! Ваше высокопревосходительство, прикажите задержать этих двух разбойников! Они слишком много теперь знают…

Серебряков сделал несколько шагов к проводникам.

— Русское командование благодарит вас за важную услугу, которую вы оказали. У меня сейчас нет ничего, чем я мог бы вознаградить вас, — твердо выговаривая слова, произнес вице-адмирал на ногайском наречии, которое, как он знал, цебельдинцы понимали. — Но если вы спуститесь в долину и придете ко мне, я прикажу снабдить вас всем необходимым — солью, мукой… Можете передать это всем жителям Псху. А теперь ступайте!

Проводники молча поклонились, приложив ладони к груди, губам и лбу, повернулись и неторопливо начали спускаться с перевала.

А Серебряков уже смотрел на Север, куда сползали гребнистые отроги Марухи и где за снегами, за лесными чащобами, которые еще предстояло пройти, лежала Кубань.

«Милостивый государь Лазарь Маркович!

Доблестная военная жизнь Ваша дает мне право говорить с Вами откровенно, несмотря на чувствительность предмета. Согласившись на просьбу сына, Вы послали его в Севастополь не для наград и отдыха; движимые чувством святого долга, лежащим на каждом русском, и в особенности моряке, Вы благословили его на подвиг, к которому призывал его пример и внушение, полученные им с детства от отца своего; Вы свято довершили свою обязанность, он с честью выполнил свою. Почетное назначение — наблюдать за войсками, расположенными в ложементах перед Камчатским люнетом, — было возложено на него как на офицера, каких не легко найти в Севастополе, и только вследствие его желания. Каждую ночь, осыпаемый градом пуль, он ни на минуту не забывал важности своего поста и к утру с гордостью мог указать, что бдительность его была недаром; с минуты его назначения неприятель, принимаясь вести работы, не подвинулся ни на вершок.

Несмотря на высокое самоотвержение свое, ни одна пуля его не задела, а всемогущему богу угодно было, чтобы случайная граната была причиной его смерти — в час ночи с 22 на 23 число он убит!!

В Севастополе, где весть о смерти почти уже не производит впечатления, сын Ваш был одним из немногих, на долю которых досталось искреннее соболезнование всех моряков и всех знавших его; он был погребен в Ушаковой балке. Провожая его в могилу, я был свидетелем непритворных слез и горести окружающих.

Сообщая эту горестную весть, я прошу верить, что вместе с Вами и мы, товарищи его, разделяем Ваши чувства.

Павел Нахимов

24 марта 1855 года, Севастополь»

«…Товарищи наши под неприятельскими ядрами и бомбами погибают тысячами; тяжело и грустно читать обо всех ужасах, претерпеваемых нашими с мужеством, и сидеть, ничего не делая, в настоящее время в Керчи…»

«…Прекрасный офицер, редких душевных качеств человек, он был украшением и гордостью нашего общества, а смерть его мы будем вспоминать как горькую жертву необходимости для искупления Севастополя».

Флота адмирал и член Адмиралтейств-Совета, кавалер орденов святых Георгия, Станислава, Владимира, Анны, Александра Невского, а также Белого Орла всех степеней и с мечами Лазарь Маркович Серебряков еще раз перечитал эти строки — в одном письме торопливые и чуть ползущие книзу, а в другом — твердые и четкие, хотя давно знал их наизусть, и подумал с горечью, что судьба не подарила ему счастья остаться на том же перевале, который стал последним для его сына, для тех, кого он знал, любил и с кем был дружен многие годы, — для Нахимова, Корнилова, Истомина… Потому что никак уж не назовешь перевалом нынешнее его нахождение в списках Адмиралтейств-Совета: не то почетный пенсион, не то снисходительное благодеяние. Серебряков усмехнулся: три тысячи рублей на двенадцать лет — пожалуй, финансы империи Российской недолго будут нести этот убыток. Лекарь, ставший последнее время частым гостем в его доме, на днях смотрел на старого адмирала как-то уж очень соболезнующе.

За окном свинцово отсвечивала Нева, величественно катила свои воды к морю, и в ее ряби ломались и дрожали отражения мачт, корабельных обводов. Серебряков попытался представить себя таким, каким он был в 1834 году, — командиром фрегата «Полтава», не раз заходившим в Неву и даже раз стоявшим напротив самого Адмиралтейства. Но вспомнилось неожиданно совсем-совсем давнее — лето 1814 года, когда волонтер Серебряков был пожалован в гардемарины. Он стоял в строю таким же пареньком в зеленовато-синем мундире, скупо обшитом галуном, с якорями на воротнике, в черной, немного неуклюжей шляпе-двууголке, слушал голос экипажного священника и не слышал его, потому что с моря тянуло солоноватым ветром и белели за Павловским мысом паруса эскадры. И все перевалы были еще впереди.

«По распоряжению командования Советского Военно-Морского Флота состоялось перезахоронение останков адмирала Л. М. Серебрякова. Его гроб был перевезен из Белогорска (б. Карасубазар) в Севастополь и 21 мая 1955 года захоронен на Братском кладбище, рядом с могилой сына».

Очерк