Святослав Бэлза - На суше и на море - 1982

Мне кажется, что самым неожиданным и необычным в горах бывает то, когда под ногами вдруг разверзается… небо. Дорога ведет все вверх и вверх, внезапно обрывается в густую небесную синь, а весь прочный мир — скалы, ледники, осыпи остаются где-то внизу. И кажется, что ноги вот-вот оторвутся от края скалы и ты поплывешь в воздушном океане. Я много раз испытал это. И всякий раз рождалось неповторимое чувство полета.

Горы здесь очень контрастные. Справа от перевала — Северо-Аличурский хребет с безжизненными острыми вершинами. Слева — Рушанский. Он весь в серебряном сверкании ледников. Долины ниже — в изумрудной зелени альпийских лугов с грациозными эдельвейсами и ярко-красным шемюром. Это — цветение самой природы!

Вот в такую очаровательную долину мы и спускаемся. У первой юрты летовки я остановился как вкопанный. Какой-то чудесный оркестр играет Бетховена. Мои уши еще полны таинственного молчания вершин, журчания ручьев, шелеста ветра. И вдруг — Бетховен во всем великолепии торжествующих звуков!

— Радио, — лаконично поясняют вежливые мальчишки. Вот тебе и горная глухомань!

Но это далеко не единственный признак современности. Где-то за домиками стучит движок, а у соседней юрты пожилая киргизка дострачивает на электрической машинке замысловатую вышивку для местной модницы.

Долго гадать над тем, почему так настойчиво приглашал нас на летовку Муратбеков, не пришлось. В сопровождении сторожевых собак к нам подошел сын Бахтавлята — чабан Шакиргиз и сказал, что неплохо бы нам приодеться: предстоит той (что-то вроде торжественного ужина) по случаю его помолвки.

Едва за горы упало солнце, в самой большой юрте собрались гости. Посередине белой кошмы для почетных гостей шелковую скатерть — дастархан обильно уставили угощением. Сели на кошму, скрестив по-восточному ноги. Невесты не было видно, а спрашивать, где она, наверное, не полагалось.

Кругом суровые, неприступные горы, поднебесье, а в комнате — радиоприемник, стереофонический магнитофон, проигрыватель с набором пластинок, рядом полки довольно обширной библиотеки. Помимо книг о животноводстве, о космосе — новинки художественной литературы. Тут же свежие газеты — республиканские и московские. Оказывается, их сюда доставляют вертолетами.

Мне припомнились слова Марко Поло о высокогорье Памира: «…здесь… трудно дышать, огонь греет плохо и люди редки…» Как все же много меняет время!

Что же касается угощения на этом импровизированном пире-тое, то тут были и дары яководства: молоко: айран, душистое масло, крутой жирный сыр, а также суп и жаркое — кебаб из мяса «овес Полю», «барана Поло», то есть архара, впервые описанного венецианцем, а также из мяса горного козла — киика.

Когда с едой было покончено, Шакиргиз взял рубоб. Вначале он тихо коснулся струн, будто пробуя их или дожидаясь, когда стихнут голоса, потом тронул еще раз, но уже резко, будто обозначив начало песни. И, вторя звуку, Шакиргиз затянул неожиданно высоко и громко. На рубоб он не глядел. Левая кисть его, державшая шейку инструмента, осторожно скользила вдоль тоненького грифа, правая била по отрывисто тренькающим струнам, создавая аккомпанемент. Голос певца лился свободно и чуть торжественно. Паузы, подчеркивающие каждое четверостишие, не мешали этому. Песня была похожа на непринужденный рассказ человека о том, что ему только что пришло в голову, и останавливающегося время от времени, чтобы подобрать слова, которые способны выразить его мысль и чувства. Такую песню я уже слышал в детстве, когда отец однажды в летние каникулы взял меня с собой в геолого-разведывательную партию. Мы тогда ехали не то по Голодной степи, не то по Южным Кызылкумам, что на западе Узбекистана. Наш караван-баши — хозяин каравана, возглавлявший длинную вереницу всадников, верблюдов и осликов, неторопливо шагавших в неимоверный зной по курившейся под ногами лёссовой пыли, вот так же импровизировал.

Отдавшись воспоминаниям детства, я не заметил, как певец смолк. Подождав, пока последний звук рубоба растает в молчании гор и ущелий, слушатели восторженно закричали: «Оферин»! «Яша-джан»! Это была традиционная похвала певцу. И не только из. вежливости. Песня была действительно хороша! Потом мы узнали, что юный чабан на традиционных состязаниях ашугов Памира, которые состоялись в Хороге, был признан одним из лучших песенников-импровизаторов.

На третий день сердечного гостеприимства, которому, казалось, не будет конца, мы все же решили тронуться в путь. И тут выяснилось, что с нами теперь пойдет проводником Шакиргиз. Насреддин уступил ему это право после каких-то долгих и жарких переговоров.

Утром, провожаемые всеми обитателями летовки, мы тронулись. Долина впереди — широкая и удобная. Но наш новый проводник неожиданно свернул на старую тропу, и мы чуть ли не возвращаемся к перевалу Бардара. Мои спутники молча доверяются провожатому, как это принято в горах, а я, как всякий житель беспокойных городов, тотчас пытаюсь выяснить, почему мы идем обратно. Шакиргиз заверяет:

— Потом прямо пойдем, аксакал. К Сарезу скорее дойдем. — И почему-то смущенно добавляет: —Еще, аксакал, у Шакиргиза мал-мал дело есть.

На мой вопрос, что за дело, он дипломатично отмалчивается, видимо, не хочет раскрывать какой-то свой секрет.

Едва скрывается за поворотом пастушье стойбище-летовка, Шакиргиз заставляет нас карабкаться почти по отвесным скалам на вершину хребта. Именно карабкаться, а не подниматься, потому что ни до этого, ни потом, странствуя по горам, я даже не пытался преодолеть такие кручи.

В полдень опять открывается перевал Бардара, но теперь он оказывается ниже нас. Смотрю на высотомер: 4920 метров над уровнем моря. Решительно сбрасываю рюкзак и, сев на камень, жадно хватаю воздух широко открытым ртом. Потом меня прорвало, и я набрасываюсь на своих спутников, главным образом на Шакиргиза:

— Думаешь, я какой-то горный черт, как Давлятов, да? Говори, зачем потащил нас на скалы?!

Шакиргиз молчит. Потом на его щеках появляется румянец смущения. Чего-чего, а этого я от него не ожидал. Поднимаюсь, беру рюкзак и свертки и иду первым не оглядываясь. Хотя очень уж хочется узнать, что же все-таки ищет на этих забытых аллахом высотах Шакиргиз.

Вскоре чертыхаюсь уже не я один. Ругаются все дружно. А Шакиргиз по-прежнему вежливо прикладывает руки к сердцу и дипломатично объясняет:

— На ту сторону горы легче так пройти. Озеро Сарез совсем-совсем рядом будет. И еще речка будет…

Как это «рядом»? Какая речка? Но делать нечего — гребень горы в самом деле близок. Высотомер показывает 4420 метров. Нижняя линия снежного фирна уже далеко под нами. И силы на исходе. Мы дружно ложимся на валуны отдыхать. Но в это время Шакиргиз кричит сверху, радостно размахивает руками и показывает куда-то: